– Кто? – гремел его голос в Палате об Одиннадцати Шестах. – Кто среди вас готов, зайдя в такую даль, первым сгинуть по собственной глупости? Кто готов стать персонажем столь глупой песни?
A потом, когда Ордалия добралась до восточной границы Иллавора, он ткнул пальцем в большую красочную карту, над которой так часто препирались его короли-верующие, и провел сияющим перстом вдоль жирной черной линии, изображавшей русло Рыбного Ножа, славного Харсунка. Река была слишком глубока, чтобы перейти ее вброд, и слишком широка, чтобы шранки могли ее переплыть; это знали даже те, кто не читал отчетов имперской разведки.
Скоро Орда будет вынуждена остановиться перед ними.
И будет защищать Даглиаш, не считаясь ни с чем.
– И какой же пир, – обратился святой аспект-император к своим королям-верующим, – закатим мы после этого?
Бревно накренилось. Сердце Пройаса ушло в пятки и вернулось обратно.
Два дня назад Ордалия наткнулась на тополиный лес – точнее, на то, что осталось от него после того, как здесь прошла Орда. Побережье окутали туманы, и стволы ободранных деревьев, призраками выступавшие из их покрова, казались скорее зловещим предзнаменованием, нежели счастливой находкой. Однако вечером благодетельная природа ее сделалась очевидной. Плотники занялись починкой фургонов и прочего снаряжения. Их праздные собратья тем временем радостно возились возле настоящих костров, оглашая воплями стан. Агмундрмены приготовили огромные вертела, чтобы жарить шранков сразу целыми тушами. Капающий жир вздымал пламя на высоту момемнских стен. Весь походный стан, из-за недостатка топлива давно уже привыкший к холоду и темноте, веселился в свете бесчисленных костров, люди бродили, словно захмелевшие. Бороды их лоснились от обжорства, но в глазах полыхало чересчур много злобы, чтобы назвать их настроение праздничным.
Только адепты и шрайские рыцари уклонились от участия в пиршестве. Но если адепты оставались в привычных им пределах, рыцари рубили самую лучшую древесину, какую смогли найти. Под внимательным взглядом владыки Уссилиара они трудились весь вечер, обтесывая, подгоняя друг к другу и увязывая бревна в помост, настолько широкий, что на нем уместилась бы сиронжская боевая галера.
Они называли его плотом.
И теперь Пройас стоял на этом покачивавшемся над пустотой помосте, вместе со своими собратьями-королями тупо вглядываясь в окружающие бесконечные лиги. День выдался сухой и ясный – из тех, что свидетельствуют о близком окончании лета. Из всех чудес, которых он навидался за последние годы, это представлялось наиболее удивительным. Потрясены были великие магистры школ. Многие из присутствующих были свидетелями теперь уже легендарного метания кораблей, когда Келлхус опустошил гавань Инвиши, целиком поднимая из воды горящие суда и бросая их на вооруженных хорами лучников князя Акирапита. Хотя тот эпизод и выглядел куда более внушительно, они все же наблюдали за ним с куда большего расстояния. Настоящая же ситуация прямо-таки дышала отцовской и тем не менее безграничной лаской, с которой аспект-император вознес в небо не отдельную личность, но целое место. Пройас смотрел, как собратья его обмениваются удивленными взглядами, слышал восклицания восторга и радости.
Стоявший рядом с Пройасом Коурас Нантилла вцепился в его руку, словно желая сказать: «Смотри! Смотри!»
Однако Нерсей Пройас видел только чистую мощь, в которой не было никаких доказательств. Мелкие неудобства, такие как прикосновение Нантиллы, всего лишь напоминали об утраченном утешении и приобретенном сомнении в собственном статусе, о том, что он больше не заудуньяни, хотя и принадлежит к их числу. Окружавшие его люди, еще недавно бывшие его братьями, оказались ныне простофилями… чего там, дураками, страдавшими по собственной глупости!
Словом, разбитое сердце его, тем не менее, подпрыгивало и кружило на воздушной невидимой нити.
Следуя инстинкту, он избрал отсутствующий вид и манеру держаться, так помогающую заблудшим душам сохранять приличия на людях. Однако меланхолии свойственна собственная злоба, стремящаяся проявить себя вне зависимости от желания души. Келлхус развернул плот, берег Йинваула остался позади, и только Нелеост перед ним вздымал свои валы от самого горизонта. Солнечный свет падал теперь под другим углом, и Пройас, повернувшись, с удивлением обнаружил, что оказался в чьей-то тени. В тени Саубона. Рука того лежала на поручне, и галеот высился перед ним, как бы заслоняя от прочих.
– Жесткость подобает нашему прискорбному положению, – негромко пробормотал Саубон, – но никак не слезы.
Отвернувшись, Пройас стер с лица влагу. Глаза его вообще часто слезились, однако теперь они постоянно были на мокром месте. На мгновение он замер, страшась показаться встревоженному Саубону надломленным и малодушным. Но затем вновь вернулся к своей прежней надменной позе, выражению лица и осанке, подобающим великому государю, обладающему сразу и временными, и божественными полномочиями – глубочайшей уверенностью, доступной человеку. И долгим взглядом поблагодарил Саубона.
Что же происходит?
Лагерь превратился в подобие брусчатки под повозкой. Тысячи людей теснились на вытоптанной земле, все они кричали, гром голосов сливался с шумом полета. Орали все до единого, вопили, превознося и почитая своего ложного пророка. Смуглые, белые, загорелые лица. Открывающиеся и закрывающиеся рты, подобные ямам в бородах. Лес топоров, копий, мечей, уходящий в небытие.
A потом в мгновение ока все исчезло – шум и суета растворились в дымке позади. Пытавшаяся угнаться за ними земля отстала, и плот оказался над волнующейся равниной моря.
Келлхус, стоявший в передней части плота, смотрел на них, глаза его сверкали даже под яркими лучами солнца. Чуть расставив руки в стороны, словно пытаясь сохранить равновесие на бревне, он один не покачивался, не оступался, но, распрямившись во весь рост, стоял на тесаной палубе. Золотые диски вокруг его ладоней то появлялись, то исчезали, ореола вокруг головы вовсе не было видно. Ветер трепал его золотые волосы, прижимал шелковые одежды к коже аспект-императора, бесчисленные складки ткани трепетали под белыми лучами солнца.
Кто он? Кто этот человек, покоривший себе весь этот простор… чья власть распространилась столь широко и проникла в такие глубины?
Бревна застонали, когда плот развернули на запад. Новая даль воздвиглась и окружила божественный силуэт Келлхуса: лохматая туша Уроккаса – гор, которые люди могли видеть сквозь растрепанные хвосты Пелены.
Плот устремился к ним, в сторону Даглиаша.
Кто он, Анасуримбор Келлхус?
Или Ахкеймион всегда говорил о нем правду?
Проносясь над морем на высоте мачты каракки, они чувствовали Нелеост собственной кожей, губами ощущали соленую пену. Море уходило вдаль и, при всем своем буйстве, растворялось в безликом совершенстве геометрически правильного горизонта. Береговая линия осталась справа.
Как и Орда.
Пелена, унесенная на юг господствующими ветрами, зашла в глубь моря на несколько миль. Она казалась нарисованной колоссальными охряными и тускло-коричневыми мазками, прочерченными через весь северный горизонт. Перед Ордалией лежали пустынные берега. Сверху не было видно ничего, кроме обнаженной, раскорчеванной и вытоптанной земли и одинокого миниатюрного отряда кидрухилей на ней, приветствующего их чудесный полет, потрясая щитами и копьями. Пелена поднималась все выше, курясь дымками и полотнищами, заставляя до боли запрокидывать голову. Какое-то время святой аспект-император только сверкал и блистал под лучами восходящего солнца на фоне покрывающих небо мрачных облаков.
