И теперь это вот… это…
Извращение.
– Это Умалившиеся, – проговорил Ойнарал. – Чрез тысячу лет такими станут те, кто сумеет выжить в Хтонике наверху.
Постаравшись скрыть омерзение, юноша заметил:
– Они не плачут.
– На них снизошло то, что мы называем Мраком. За века, отданные переживанию своих воспоминаний, память их превратилась в пыль. Яркие переживания перенесенных ужасов тают, и наконец от них остается только непрозрачный темный туман, в который превращаются их души.
Ойнарал смолк, словно поразившись неким неизведанным знанием.
– Но ведь это же всего лишь еще один Ад – прямо здесь! – возмутился Сорвил. – Этот твой Перевозчик вовсе не творит добро, бросая им свои свиные туши. Допускать подобную низость непристойно! Человек на его месте позволил бы им умереть!
Сику замер возле борта. Потом отвернулся от сборища, бредущего по изъеденным временем камням, и глянул на призрачный образ, проступавший там, где следовало бы находиться лицу Сорвила.
– А что тебе известно об Аде? – спросил Ойнарал.
Вопрос удивил молодого человека.
– Как что?
Ойнарал пожал плечами.
– Мы отвергли твоих инфернальных Богов. Мы грешили.
– И что?! – возмутился юноша. – Что вам за дело до Богов?
– Однако Ад… нам есть до него дело. Дорог к забвению немного – они столь же узки, как прорезь под тетиву на конце стрелы, как выражался Эмилидис. Скажи мне, сын Харвила, кому решать, когда эти несчастные должны претерпеть проклятье?
Сорвил застыл онемев.
Ойнарал отвернулся, обвел освещенные глазком фигуры – от тех, что призрачными силуэтами находились сейчас перед ним, до тех, что рвали мясо и чавкали наверху.
– Наиболее грешны старейшие души, – продолжил он, – и печальнейшая из судеб ждет друзей и соперников того, кто их кормит. Перевозчик это знает, смертный, даже Мрак, – благословение в сравнении с тем, что ждет нас.
Сердце юноши дрогнуло от осознания, что мир вообще способен вынести подобную горесть, а тем более назвать ее меньшим злом. Мысль эта разила насмерть, кромсала еще одну часть его души.
Клак… Клак… Клак…
Спуск их не замедлялся, да и Перевозчик не оставлял своего труда. Чтобы сохранить равновесие своего судна, он равномерно брал туши, то спереди, то сзади, заставляя сику и его подопечного все дальше и дальше отступать на заляпанную кровью корму. Не меняя последовательность движений, Древнейший Воитель швырял одеревеневшие свиные телеса по совершенно невероятным траекториям, если учесть их вес. Столь же удивительной оставалась и точность его бросков: время от времени Сорвилу уже казалось, что очередная туша не долетит до края, но всякий раз бескровная белизна прерывала свое движение, останавливаясь на самом краю уступов.
Оба они, как зачарованные, следили за этими бросками и кормлением, прислушиваясь к ритму движений Перевозчика, отражавшемуся в его песне:
Пусть моя песня прольется бальзамом,
Солнечным светом на девственный снег,
Пой же, душа моя, пой! О погибели нашей,
О грубых ладонях наших врагов-людей,
О том, как вышли мы с тысячью светоносных
Мечей на бой с ними, О том, как рванулись наши герои на грохот битвы,
Как мушиным голосом жужжала смерть в наших ушах.
Пой! Пой о падении позлащенного Сиоля,
О гибели священнейшей из гор,
О долгом нашем изгнании под голодные очи Неба,
О том, как наши братья обняли нас
На железном плече Инджора.
Лейся! Благовонием лейся, коль можешь,
На руины и час…
И Сорвил вдруг понял, что смотрит на Ойнарала – последнего сику, – и попытался понять, насколько могучая нужна воля, чтобы суметь примириться с расой, столь прямолинейной и жадной, как люди. Перевозчик перешел к лэ «О мелких зубах», повествующем о падении Сиоля во время первого великого переселения людей из Эанны. Амиолас прекрасно помнил всю горечь тех лет, помнил, как тьма неспешно наползала на великую и пустынную империю Обителей, как умножались и умножались в числе люди, вечно подбиравшиеся и вторгавшиеся, осаждавшие Обитель за Обителью, выслеживавшие ложный народ и уничтожавшие его. По всему свету, за исключением этого уголка, последнего их убежища.
Иштеребинта.
И не было им конца,
Не было конца эаннитам, несчетным и проклятым.
Крепка была их ненависть, беспощадными были их герои —
Чужая жизнь была пустяком для этих безумцев!
И коварными были их желания,
Ибо подобными их собственным зубам были их мысли,
Мелкими и острыми.
Лязгая на ходу, клеть безостановочно опускалась. Умалившихся вокруг становилось меньше, и, наконец, никто из них более не вылезал из изрытых тоннелями стен. Перевозчик вернулся на свое место под самым глазком, глаза его тонули в тени бровей, белый лоб и щеки бороздили морщины, с губ сходили слова очередной древней песни. Избавившаяся от множества свиных туш клеть преобразилась. Высота груды теперь едва достигала колена, и палубу стало можно окинуть одним взглядом, от носа и до кормы: побитый светлый лак шелушился, доски были покрыты лиловыми, алыми и просто мокрыми пятнами. Все сооружение продолжало свой бесконечный спуск в инфернальную тьму.
Два из трех водопадов, орошавших наверху стены Главной террасы, исчезли, по всей видимости, отведенные для использования в других уголках подземного царства. Остался лишь третий, замурованный в трубу, подававшую воду в общинные водяные гроты, устроенные по всей глубине копей; стенки их были так же испещрены барельефами, как и те, что остались наверху галереи. Какой-то катаклизм расколол трубу в считаных саженях ниже области обитания Умалившихся, выпустив на свободу белый каскад, тут же еще более расплескавшийся и расширившийся. Все трое немедленно промокли. Влага липла к телу, как слизь. Ойнарал казался в своем нимилевом хауберке и кольчужной рубахе какой-то чешуйчатой рыбой. Скоро вокруг остался лишь искристый туман, который глазок превращал в радужную бесконечность, заимствуя цвета из окружающего пространства. Обратившись к созерцанию, чтобы изгнать досаду из своего сердца, Сорвил протянул вперед расставленную пятерню, стараясь уловить бесконечно малые искорки. Он подумал, что это одновременно и преступно, и естественно, что подобная красота обретается в предметах столь несущественных, находящихся на такой глубине. Искристая дымка вокруг редела, постепенно превращаясь в жидкий туман, и наконец растворилась в нем…
Головокружение заставило Сорвила вцепиться в поручни. Он огляделся по сторонам.
