Небытие.
Его одолевала потребность взбрыкнуть, завопить, доказать себе, что эхо еще существует. Однако Сорвил помнил предупреждение своего сику, и только сильнее навалился на планшир.
Глазок вновь обрел полную яркость, и сточная канава, бывшая когда-то озером, явила взгляду свой сальный блеск. Накинув на плечи капюшон, Моримхира озирался по сторонам, хмурясь в ярком свете; он сиял, как ангел, на фоне черной жижи, а глаза его сверкали колдовской мощью.
Он тоже был удивлен.
Древний нелюдь возобновил свой труд, продвигая клеть вперед, каждый новый гребок превращал его спину в подобие широкого треугольника. Сорвил вновь погрузился в изучение поверхности вод, ощущая странное желание не просто заново пережить этот ужас – не только снова увидеть этот кошмар, – но посмотреть на себя его глазами.
Одетый в кольчугу сику положил свою длинную руку на его плечо, развернул к себе. И тот укор, который стремился донести его взгляд, немедленно исчез, стоило ему увидеть лик Котла.
Перевозчик трудился как раз за его плечом, и, взглянув на него, Сорвил заметил серую полоску, выраставшую на пределе досягаемости лучей глазка, – берег. Из черноты выползала гнилая полоска суши, белый и серый песок, черный от вязкой слизи обрез воды. Свет распространялся все дальше, и, следуя за ним, Сорвил увидел новые ленты песка, тени, съеживающиеся в несчетные ямки. Он как раз заметил, как обретает смутную материальность какая-то груда, когда понял, что клеть вот-вот уткнется в берег. И потому вцепился в рукав сику, сжав в горсти нимилевые кольца.
И сам удержал своего пошатнувшегося спутника на ногах, когда клеть, вздрогнув, остановилась, наткнувшись на подводную отмель.
Но вместо того чтобы поблагодарить, Ойнарал отвел взгляд и, указав на нос, жестом поманил Сорвила за собой. Перевозчик прошествовал мимо них на корму, и Сорвил был потрясен его сосредоточенностью даже более чем изборожденным морщинами лицом. Как будто внутри старика находилась какая-то взведенная боевая машина, столь же могучая, сколь стар он был. Прежде чем спрыгнуть с палубы клети следом за сику, юноша еще раз оглянулся.
Сорвил приземлился на краю отбрасываемой носом судна тени, умудрившись не задеть мерзкие воды. Песок здесь был не холоден и не тепл, но прикосновение его оказалось мягким, как касание шелка. Распрямляясь, Сорвил заметил, как вытягивается его тень на утоптанном песке. Свет глазка был здесь достаточно ярок, чтобы сделать мутную воду прозрачной и осветить жмущееся к берегу скопление трупов. То тут, то там некоторые из них выкатывались из воды – по всей видимости, принужденные к тому движением клети, если учесть полную, как в луже, неподвижность вод озера. Сохраняя в воде видимость целостности, на воздухе мертвые тела рассыпались на кучи костей и груды кожи.
Сорвил повернулся к Ойнаралу, стоявшему на суше несколькими шагами дальше и вглядывавшемуся во тьму.
Внезапно Перевозчик завозился на носу клети, и Сорвил, увидев, как Древнейший Воитель выбросил на берег тушу свиньи и та глухо шмякнулась неподалеку, поспешил присоединиться к сику.
Ойнарал пробормотал:
– Слушай.
Сорвил напрягся до шума в ушах.
– Ничего не слышу.
– Именно, – проговорил нелюдь. – Именно поэтому Бездна – наш единственный храм. Безмолвие – вот предмет, наиболее священный для моего народа.
Сорвил знал это, однако сама идея вызывала удивление.
– Безмолвие… но почему?
Лицо Ойнарала застыло.
– Забвение, – сказал он. – В нем мы укрылись бы, если бы смогли.
Серва висела на шесте, продетом между ее руками и спиной, покрытая мешком голова ее поникла, дыхание разогрело ткань. Глазки круглыми пятнами высвечивались на шелке, пока тюремщики влекли ее по лабиринтам переходов Иштеребинта.
Она задумалась, не без сожаления, о той краткой трагедии, которой была ее жизнь, о том, как обстоятельства могут притупить, раздробить и уничтожить самые искусные замыслы. И о том, как над всем властвуют счетные палочки, палочки жребия.
Над всем, кроме Кратчайшего Пути.
Ниом был всего лишь уловкой для ее отца, как и для еще остававшихся в живых нелюдей – теперь она это понимала. Он был всего лишь сосудом, пустой формальностью, ничем не связанной со своим ужасным содержимым. Отец направил сюда Сорвила и Моэнгхуса для того лишь, чтобы явить миру собственную изобретательность. В качестве обыкновенных простофиль, безмозглых знаков куда более могучих амбиций…
А она сама? Она – шедевр, жуткое содержимое, знак руки мастера.
Анасуримбор Серва, гранд-дама Свайальского Договора, величайшая ведьма из всех, что ступали по берегам Трех Морей.
Владыка Харапиор наконец велел отряду нелюдей остановиться. С головы ее стащили мешок; яркий свет ослепил Серву. С тревогой она поняла, что они все еще находятся в коридоре, конечно, широком, но все-таки в коридоре. Верхняя Люминаль, решила она.
Владыка-истязатель наклонился к ней так, что она могла бы укусить его за восковой нос. Мучительный гнев разливался по его лицу. Единым движением он занес правую руку и ударил кулаком по левой ее щеке.
– Это тебе от Короля под Вершиной, – буркнул Харапиор. – Он попросил меня снизить твою цену.
Она бросила на него гневный взгляд, левый глаз ее заслезился.
Он поднес руку к ее горлу, однако лишь провел пальцем по охватывающему ее шею зачарованному металлу. По Ошейнику Боли.
– Его сработал сам Эмилидис, – сказал он. – Из всех, носивших этот предмет, никого не осталось в живых. – Взгляд его черных блестящих глаз на мгновение замутился, обратившись к вещам одновременно жутким и неисповедимым. – И ты умерла бы, если бы посмела пролить самую малую толику света Смыслов… Конечно! Подумать иначе значило бы оскорбить саму память ремесленника.
Он сглотнул, опуская взгляд к кончикам ее грудей и ниже.
Огромные зрачки вновь заглянули в ее глаза.
– Но я-то знаю, что ты – дунианка… И даже в тупом твоем лезвии может скрываться отравленный шип.
Он вздохнул.
– По собственной глупости я посчитал, что это знание даст мне власть над тобой. И теперь я погрузился во всякие неоправданные подозрения. И, как в наваждении, стараюсь понять, где именно следует мне искать эту отравленную булавку. И я спрашиваю себя: что сделает мой король, когда наконец увидит тебя? Что может сделать любая душа, получив в подарок столь знаменитую певчую птицу?
Он усмехнулся.
– Ну конечно же, он велит ей спеть.
Запрокинув назад ее голову, он затолкал шелковый мешок ей в рот, в самое горло. Серва зашлась в кашле. Глаза Харпиора удовлетворенно блеснули.
– Нет голоса, – сказал он, – нет и ядовитых шипов.
Боги, алчные, всемогущие, словно голодные волки, воют за извечными вратами смерти. И нелюди, потомки Имиморула, решили отказать бессмертным в сочном мясе собственных душ, такова была их гордыня. И потому, если люди просили, чтобы им позволили жить так, дабы потом они стали чем-то вроде домашней скотины на небесах, нелюди просили, чтобы им было позволено умирать незаметно, уходить вовне и исчезать в глубочайшей из бездн.
