Обойдя кучу осыпавшегося щебня, Ойнарал по пологой каменной полке поднялся к гиганту. Десять тысяч теней разбежались от искры на острие Холола: одни похожие на крохотные ладошки, другие длинные, как сама ночь. Все сущее, казалось, менялось, словно становилось другим с каждым его шагом.
Умолкла каменная струна голоса Перевозчика.
Ойнарал остановился на самом верху скального уступа, сверкающим маяком посреди сора и угрюмой изглоданной пустоши. Тишина скрыла все намеки на расстояние. Собственный отец его лежал в тридцати шагах перед нелюдем на втором карнизе – прикрытое тенями огромное тело покоилось без движения на каменном ложе, на лице великана застыло непроницаемое выражение.
Страх опалил грудь Сорвила.
Набравшись отваги, сику воззвал:
– Могучий Ойрунас, владыка Стражи!..
Массивное тело не шевельнулось. И тут Сорвил впервые заметил стены, сложенные из черепов – стены! – зловеще возвышающиеся на восходящих карнизах. Тысячи свиных черепов, ободранных от кожи и как будто принадлежащих существам много более страшным.
Когда отцы становятся драконами?
– Это я, Ойнарал Последний Сын, рожденный от тебя прекрасной Уликарой.
Он повел Хололом из стороны в сторону, заставляя окружавшую их орду теней преклонять колени, вставать и снова опускаться. Сорвил едва мог стоять на ногах, он опасался, что вот-вот потеряет сознание.
– Знаю, – прогрохотало распростертое тело. – Я знаю, кто ты.
Ойнарал застыл.
– Ты в здравом уме?
Тишина – такая, от которой пот выступит даже на коже бестелесного духа и притупится лезвие тишайшего звука.
– Расстройство мое, – пророкотал силуэт тоном столь низким, что от него дрогнуло сердце, – вызвано исключительно недоумением.
Силуэт шевельнулся. Скрипнули камни в своих незримых гнездах. Холол высветил лицо, широкое, как плечи обычного человека. Избороздившие его морщины, шириной подобные корабельным снастям, искажал гнев.
– Скажи, почему ты ныне мараешь собою мой взор!
Сорвил отступил назад и сделал еще шаг, когда герой соскочил со своего ложа. Лицо его, пропорциями своими напоминавшее лица холька, пылало яростью. Кровь обагряла впалый рот, так что великан казался существом, челюсти которого находятся вне тела. Мышцы его оплели набухшие вены, от голода ребра проступили полосами. Рост его был столь велик, что собственный сын казался рядом с ним статуэткой.
– Ниль’гиккас! – выкрикнул Ойнарал Последний Сын перед ликом колосса. – Ниль’гиккас поки…
Быстрый удар, нанесенный с безумной силой. Ойнарал отлетел более чем на десять локтей, тело его, как засохший клубень, отскочило от каменной стенки и рухнуло на груду камней. Однако каким-то невероятным образом он ухитрился не выпустить из рук Холол, знаменитый «Отнимающий дыхание». Сорвил увидел светящееся острие меча, оно качнулось над правым бедром сику, превратив лицо его в дергающийся силуэт.
Свет подчеркнул белизну нагого тела ярившегося над ним колосса, его собственного отца.
– Слабак! – прогрохотало над озером.
Сын Харвила примерз к месту.
– Ну разве мог я не любить столь слабое и прекрасное существо!
Сверкающее острие Холола скользнуло вниз, за ногу сику, но успело перед этим пронзить его сердце.
– Ну как может отец не любить сына, которого должно убить!
Острие коротко пульсировало, каждая вспышка обрисовывала сику на фоне камней, освещала владыку Стражи, безволосого, раскачивавшегося в неутихающем гневе.
– Такого сына!..
Внезапная тьма удивила, хотя ее прихода и можно было ожидать. Отдаленная чернота метнулась вперед и поглотила буйный белокожий лик Ойрунаса, ярящегося над своим умирающим сыном.
Холол не выскользнул из руки Ойнарала – он сам словно выскользнул из его рукояти. Сын Харвила каким-то образом был непреклонно уверен в этом.
Яркий глазок пылал над клетью, однако Сорвил стоял за пределом проникновения его лучей, в сумеречном подземном мире среди стен, сложенных из свиных черепов. Значительная часть его существа – все человеческое, что осталось в нем, – трепетала от ужаса, стремилась бежать, однако какая-то иная доля заставила его не отступить.
Он не оставит Ойнарала Последнего Сына разлагаться здесь, среди свиных костей. Сорвил знал это с уверенностью такой же глубокой, как сама жизнь.
Он не бросит своего сику.
Стон гиганта, словно стенания огромного лося, прозвучал в полной тьме перед ним, а голос был подобен скрипу переломленного бревна:
– Мой-мой… мой сын…
Тишина.
Сорвил попытался хоть что-то увидеть, но все, что он мог разглядеть, теперь ограничивалось пятном от свечения его ложного лица, призрачной лужицей поверхности, в которой проступали хоть какие-то детали.
Тьму пронзило рыдание, грубое, хриплое, пропитанное слизью, столь близко, что юноша отступил на шаг.
– Мой сын-н-н! – вырвалось из огромных легких.
Глазок на клети поблескивал, как и прежде, и в какое-то безумное мгновение Сорвилу показалось, что вся полнота бытия вырисовывается на черноте, словно лучи на дымном пологе. А потом он оказался нигде, подвешенный в какой-то безбрежной пустоте.
Весь мир съежился до пятнышка, освещенного его проклятым лицом.
Тишина бушевала, как буря, способная пронзить недра земли.
Юноша осознал, что поворачивается на месте, стараясь не забыть направление на клеть. Спустя один-единственный удар сердца он понял, что полностью потерялся. Перспектива навсегда остаться внизу, застрять в Священной Бездне, волной паники обрушилась на него. Он пал на колени, разыскивая следы в свете своего таинственного шлема, однако песок был слишком утоптан, свиные кости слишком многочисленны.
Титанический вой заставил его на четвереньках отползти подальше.
– Aйа-а-а-а!
Сорвил понял, что безнадежно пропал. Он находился в таком месте, куда Мать Рождения проникнуть не могла. Ибо именно за этим Имиморул укрыл своих детей в недрах гор: чтобы спрятать их от взора Богов!
Земля сотрясалась во тьме – под могучими ударами вокруг подскакивали камни. На карачках Сорвил повернулся спиной к этому вою, повернулся, чтобы встать и бежать. Он потерялся…
Он потерялся!
Препятствие возникло на его пути, словно огромная черная черепаха, столкновение с которой болью отозвалось в лодыжках и бедрах – оружие и доспех Ойрунаса. Соударение повалило Сорвила на кости и гальку.
Снова раздался вой.
– Я… я убил его, Брат… убил собственного сына!
Тьма рычала за спиной, гудела намеками на неотступную, неотвратимую, злосчастную судьбу. Свет Амиоласа, понял Сорвил, пробираясь по неровному песку, чтобы найти убежище за пустым, огромным шлемом нелюдского героя. Свет Амиоласа выдаст его! Призрачное лицо Иммириккаса было единственным видимым предметом на всем побережье! Во всей этой бездне можно разглядеть только его одного – старательно и лихорадочно мечущегося из стороны в сторону!
