Ни во времена владычества Кенейской империи, именуемые Ближней Древностью, ни в эпоху Древности Дальней – во дни Трайсе, Священной Матери Городов, – никогда прежде не видывал мир подобного собрания, подобного сосредоточения мощи. Шранки были наконец оттеснены к отдаленным углам Инваула, и адепты Школ Трех Морей надвигались на них. Сама земля, курившаяся дымами под поступью магов, рассыпалась в прах. Они обернули свои лица тканью, пропитанной экстрактом шалфея и лошадиной мочой, дабы притупить вонь гнилостных испарений. При этом вздымающиеся валы идущих в бой колдунов полыхали овеществленным отторжением, исходящим от их призрачных Оберегов, сочетаний висящих в воздухе колдовских знаков и поэтичной каллиграфии устремленных к восходящему солнцу росчерков огня. Их возносящийся хор терзал слух, обращал взоры куда-то к невидимым сторонам света. Словно единая сущность, шли они с убийственным напором, тысяча колдунов в своем сане, похожие каждый по отдельности на плывущий в воздухе полевой цветок, распускающийся лепестками немыслимого цвета, но при этом взрывающий заступом чародейства поруганную и оскверненную землю.
Распростершаяся огромной пальмовой ветвью Пелена поглотила все, кроме тусклых вспышек и мелькающих огней.
Адепты исчезли из виду, но шранки продолжали сгорать.
Поднявшиеся ужасающей вереницей на оскаленные клыки Уроккаса колдуны скорее следовали вдоль хребта за отступающими массами Орды, нежели прочесывали местность, как поступали во время Жатвы. Возглавляя Завет, их вел сам экзальт-маг Саккарис, разрывавший в клочья возвышенности и потрошивший низины геометрическими сплетениями Гнозиса. Темус Энхору и его Сайк шествовали рядом, как и Обве Гёсвуран и его Мисунсай. Слепой некромант Херамари Ийок в своем паланкине следовал за ними, ведя в атаку рать Багряных Шпилей. Ничто не могло уцелеть на раскинувшихся перед ними склонах. Изгладились даже макушки гор, а склоны их превратились в каменную мешанину. Колдуны могли бы сделать свой путь ровнее, создав под собой фантомы тверди, но скалящиеся тут и там обрывы в этом случае грозили бы им смертью. Посему адепты сошли с небес, как только очистили от шранков местность внизу, обнаружив, что твердь настоящая чересчур вероломна.
Итак, колдуны великих южных школ сперва захватили вершины четырех гор, в своей невообразимой дряхлости давно превратившихся в дюжину. Первый и самый низкий в их череде джаврег казался подобием пандуса, поднимавшегося к остальным пикам, которые теснились друг к другу, словно сама земля сжала пальцы в грозящий небу кулак. Второй пик в череде, Мантигол, был самым высоким. Отсюда Саккарис узрел чудовищную величину всей Орды целиком: поднятая ею Пелена охряными клубами лежала на нижних путях и просторах мерзким, полным кишащих насекомых пятном, образованным исходящими яростью и ужасом бесчисленными кланами, простираясь до самого края мира. Третьим был Олорег, опущенные плечи и расколотая голова которого создавали настоящий лабиринт проходов между южными и северными склонами Уроккаса. За ним Ингол, чья выпиравшая в море громада венчалась горбатой вершиной, с которой открывался вид на неопрятную груду Антарега и Даглиаш.
Каждая школа удерживала свою, подвергавшуюся бесконечному штурму вершину, словно последнее пристанище, молотя и кромсая оскверненные лиги вокруг. Молнии выбеливали склоны – слепящие нити, пронзая и охватывая шранчьи тела, превращались в сияющие четки. Вздымались увенчанные гребнями драконьи головы, видения, извергавшие пламя, которое зажигало тощих, как свечи. Подчас зрелище казалось нелепым – шатающиеся от усталости старики бродили по венчающему склоны гребню, оступались, падали, проклинали свои ободранные голени и ладони. А подчас – достойным легенд: лик горного кряжа, целиком объятого пламенем и светом, низины, ущелья и склоны, пылавшие, будто политые смолой. Шранки сами собой валились в погребальные костры, местами уже образовавшие уступы – дюны из окровавленных тел, едва способных гореть. Сами твари были истощены: голые, с опухшими суставами, выступающими ребрами, изогнутыми фаллосами, упиравшимися во ввалившиеся животы, – они пребывали в безумии от ярости и голода, они казались наделенными истинно птичьим проворством, словно их тела потребляли содержимое их же костей. Многим адептам довелось испытать ни с чем не сравнимый ужас, когда целые банды шранков прорывались сквозь все низвергнутые на них гибельные бедствия и обрушивались на Обереги, взламывая их, словно стая помешавшихся обезьян. Но мертвенно-бледные твари всегда отступали, убегая в любую сторону, сулившую им безопасность. Орда, обладавшая лишь примитивным разумом, свойственным оравам и стадам, толпилась у подножия Уроккаса, все более и более уплотняясь, привлеченная надеждой на поругание и резню, но перепуганная таинственными проявлениями разрушительной мощи, обрушивающимися сверху. Адепты, обороняя проходы и тропы, угнездились на каждой вершине, устроив там временные лагеря, где колдуны могли заняться своими ранами и восстановить силы. Человеческого голоса здесь нельзя было услышать, даже если кричать прямо в ухо. Какофония колдовских завываний беспрестанно сливалась в единый причудливый гул, в котором не было слышно ни одного привычного слова.
Горы, одна за другой, были вырваны из лап Орды. Багряные адепты защищали напоминавшую бычью голову вершину Йаврега, с ужасом наблюдая, как омерзительные скопища отрезали им единственный путь к отступлению. Колдуны Мисунсай заняли величайшие из высот Мантигола, другая их группа отправилась на помощь своим собратьям из прочих анагогических школ. Имперский Сайк удерживал островки искрошенных разрозненных скал, именовавшихся Олорегом; им даже в большей степени, чем прочим школам, пришлось отбивать беспрестанные яростные атаки. Тем временем Завет очистил пологие уступы и вершины Ингола сверкающими бритвами Абстракций и набросил на склоны горы шаль, сотканную чародейскими тройками из искрящегося гностического света. Наконец, когда и день, и силы его людей подошли к концу, экзальт-маг остановил наступление и принял меры для удержания достигнутого.
Повсюду мир пятнала клубящаяся в воздухе грязь. Она возносилась вверх, поднятая переступающими ногами и царапающими когтями ярящихся миллионов. Но кое-где ее не было. Саккарис всматривался в огромный разрыв в Пелене, в прореху, уходящую столь же глубоко, сколь высоким было раскинувшееся над ними небо. Брешь, в которой виднелись море, скалы и каменистая земля. Ясность, прозрачность этой прорехи казалась неестественной, столь чист был в ней воздух в сравнении с теснящейся вокруг гнилостной Пеленой. Длинное, подобное изгибу клинка, русло реки Сурса едва угадывалось за мутью. Даглиаш, воздвигнутый поверх Антарега, казался разобранным до остова кораблем, плывущим по гребню приливного шранчьего моря.
Пространства меж Антарегом и захваченными колдунами вершинами переполняла шипящая густая ярость – растворяющаяся в покрове Пелены безумная мозаика, в каждом из неисчислимых кусочков которой визжала тысяча перекошенных лиц, свистела тысяча клинков, скалилась тысяча ощеренных пастей.
Избавляясь от страха, вызванного открывшимся зрелищем и сжигавшего его собственное сердце, Саккарис поднялся на самую высокую вершину Ингола, чтобы сплотить прочие школы. «Надеюсь, вы голодны», – послал он весть своим собратьям, великим магистрам.
