Карен сидела на диване в гостиной, склонившись над альбомом, и рисовала тушью. Джаспер спал рядом с ней на диване. Он лежал на спине, ручки сжаты в крошечные кулачки.
Я подошел к ней, и она подняла глаза.
Я показал ей марихуану.
– Что это? Где ты взял?.. – А затем: – Что? Ты нашел это у Ника?
Вопрос звучал скорее как утверждение. Она все поняла.
Как обычно, я подавил панику, стараясь не дать ей разволноваться.
– Все будет хорошо. Когда-нибудь это должно было случиться. Мы справимся.
Я позвал мальчиков. Они подошли. Ник держал в руках мяч и тяжело дышал.
– Мне нужно поговорить с вами.
Они посмотрели на марихуану на моей ладони.
– Ой, – произнес Ник. Он слегка напрягся и замер в ожидании, демонстрируя покорность. Мундог подошел к Нику, тычась носом в его ногу. Ник не из тех, кто стал бы отрицать очевидное. Он робко взглянул на меня широко распахнутыми испуганными глазами, пытаясь оценить, насколько серьезно он влип.
– Идите в дом.
Мы с Карен стояли перед мальчиками. Я смотрел на нее в поисках поддержки, но она была в таком же замешательстве, что и я. Меня потрясло не столько открытие, что Ник курит марихуану, сколько то, что я не имел об этом ни малейшего понятия.
– Как давно вы курите эту дрянь?
Загнанные в угол мальчишки обменялись взглядами.
– Мы в первый раз купили это, – сказал Ник. – А раньше пробовали один раз.
В голове вертелась мысль: верю ли я ему? Эта мысль о недоверии меня смущала. Никогда раньше я об этом не задумывался. Ну конечно, я ему верил. Он не стал бы врать мне. Или стал бы? Я знал родителей, чьи дети постоянно попадали в неприятности в школе и дома. И больше всего удручало то, что эти ситуации были связаны с обманом.
– Расскажи, как это случилось.
Я смотрел на товарища Ника, который не проронил ни слова. Тот не поднимал глаз. Ник ответил за обоих:
– Все это делают.
– Все?
– Почти все.
Ник не отрывал глаз от собственных пальцев, растопыренных на столе. Наконец он сжал их и засунул кулаки в карман.
– Где вы это достали?
– Просто у какого-то парня.
– У кого?
– Неважно.
– Нет, как раз это важно.
Они назвали имя мальчика.
– Мы просто хотели посмотреть, как это выглядит, – сказал Ник.
– Ну и как?
– Ничего особенного.
Приятель Ника спросил, буду ли я звонить его родителям. Когда я ответил утвердительно, он умолял не делать этого. «Извини, но они должны об этом знать. Я позвоню им и отвезу тебя домой».
Ник спросил:
– А как же ночевка?
Я сердито взглянул на него:
– Отвезем его домой, а потом мы с тобой поговорим.
Он все так же смотрел в пол.
Я позвонил родителям мальчика, и его отец поблагодарил меня за предупреждение. Он сказал, что встревожен, но не особенно удивлен. «Мы уже пережили это с нашими старшими детьми. Подозреваю, что все они проходят через это. Мы с ним поговорим». В его голосе слышалась обреченность, когда он добавил: «Мы столько работаем. Мы просто не в состоянии уследить за ним».
Когда я позвонил матери мальчика, продававшего марихуану, она впала в ярость и категорически отказалась признавать, что ее сын замешан в чем-то подобном. Она обвинила Ника и его приятеля в том, что они пытаются втянуть ее сына в неприятности.
Когда мы с Ником остались одни, всем своим видом он выражал раскаяние. Он кивнул, когда я сказал ему, что мы с Карен приняли решение ограничить его свободу передвижения: «Ладно, я понимаю».
Мы рассуждали так. Мы не хотим перегибать палку, но еще больше мы не хотим пускать все на самотек. Мы назначаем наказание, тем самым демонстрируя, насколько серьезно мы воспринимаем нарушение правил, принятых в нашей семье и в наших взаимоотношениях. Любые действия влекут за собой последствия, и мы надеемся, что наше решение вполне соответствует тяжести совершенного проступка. Вдобавок ко всему я с подозрением отношусь к его новому кругу друзей. Я понимаю, что не могу выбирать, с кем ему дружить, запреты могут только сделать эту дружбу более желанной, но по крайней мере я могу свести к минимуму время общения с ними. И еще. Я просто хочу понаблюдать за ним. Попытаться понять, что все-таки с ним происходит.
– И сколько будет продолжаться мое заточение?
– Посмотрим, как будут обстоять дела в ближайшую пару недель.
Мы сели на диваны друг напротив друга. Казалось, наказание действительно отрезвило Ника. Я спросил:
– Почему у тебя возникло желание попробовать травку? Не так давно сама идея что-то курить – даже сигареты, не говоря уж о марихуане, – вызывала у тебя отторжение. Вам с Томасом (я упомянул одного из его городских друзей) даже попадало за то, что вы выбрасывали сигареты его мамы.
– Не знаю.
Он взял красную ручку с кофейного столика и начал заштриховывать что-то на сегодняшней газете.
– Наверное, из любопытства.
Минуту спустя он произнес:
– В любом случае мне не понравилось. Это вызвало у меня какое-то ощущение… Не знаю. Странное, необычное.
Затем он добавил:
– Тебе не стоит беспокоиться. Я больше не стану пробовать.
– Как насчет других наркотиков? Пробовал еще что-нибудь?
Его недоуменный взгляд убедил меня в том, что он говорит правду.
– Я знаю, это было глупо, – сказал он, – но не совсем уж я дурак.
– А алкоголь? Ты случайно не начал выпивать?
Он некоторое время обдумывал ответ.
– Мы надрались. Один раз. Мы с Филиппом. Это было, когда мы ездили кататься на лыжах.
– На озеро Тахо?
Он кивнул.
Я припомнил те длинные выходные в середине зимы, перед рождением Джаспера. Мы разрешили Нику пригласить с собой Филиппа, его друга, который нам нравился, милого, легкого в общении мальчика маленького росточка, с волосами, падающими на лоб. Мы дружили с его родителями.
Мы приехали в горы вечером, прямо перед тем, как снежная буря отрезала все дороги. Утром сосны были обсыпаны снегом. Ник и раньше катался на лыжах, но на этот раз они с Филиппом решили попробовать себя в сноубординге. Будучи довольно опытным серфингистом, Ник думал, что переключиться будет нетрудно. «Вместо воды ты рассекаешь снег, – объяснял он. – И тут и там все дело в сохранении баланса и в силе тяжести». Может, оно и так, но большую часть времени он просто кувыркался по склону, пока наконец не разобрался, что к чему.
