Я понимал, что теряю Ника, но все еще пытался как-то оправдать его поведение: подросткам свойственно отдаляться от родителей, становиться угрюмыми, раздражительными и отчужденными. «Задумайтесь, каким был Иисус в семнадцать лет, – писала Энн Ламотт. – В Библии об этом нет ни слова, видно, он вел себя ужасно». И все-таки я старался пробить броню сына, втянуть его в разговор, но почти не получал отклика.
И вот Ник повернулся ко мне и как бы между прочим спросил, не хочу ли я покурить травку. Я пристально посмотрел на него. Проверяет ли он меня, утверждая свою независимость, или пытается наладить контакт? Может быть, и то и другое.
Он вынул косяк, зажег и передал мне. Минуту я смотрел на него. Я все еще покуривал, хотя и редко. Например, на вечеринке или в гостях у друзей, где курение марихуаны столь же обыденное дело, как подача вина к ужину. В таких случаях я делал затяжку. Или две.
Но сейчас совсем другое дело. И тем не менее я принял у него косяк, мысленно рассуждая (и опять же подыскивая рациональное оправдание своим поступкам) о том, что у предыдущего поколения считалось вполне нормальным, когда отец пил пиво вместе с семнадцатилетним сыном. Это воспринималось как вполне безобидное действо, укрепляющее их близость. Я затянулся, и мы покурили вместе, гуляя по моему старому району. Мы болтали и смеялись, и напряжение между нами постепенно таяло.
Но потом все вернулось на круги своя. Уже вечером Ник снова превратился во враждебно настроенного, агрессивного подростка, злящегося на то, что его притащили в Аризону. А я – в измученного работой, беспокойного и во многих отношениях бездарного отца. Нужно ли мне было курить вместе с ним? Конечно нет. Я отчаянно – даже слишком отчаянно – хотел достучаться до него. Хотя вряд ли это можно считать оправданием.
Ник согласился увидеться с новым психологом, которого нам отрекомендовали как гения в вопросах общения с мальчиками-подростками. Перед приемом было видно, что Ник чувствует себя не в своей тарелке и испытывает отвращение к предстоящей встрече с еще одним мозгоправом. Психолог оказался высоким, чуть сутулым, плотного сложения мужчиной с ярко-синими глазами. Они с Ником обменялись рукопожатиями и исчезли в кабинете.
Через час Ник вышел пружинистой походкой, с улыбкой и румянцем на щеках в первый раз за долгое время. «Это было потрясающе, – сказал он. – Он совсем не такой, как остальные».
Ник начал ходить к психологу раз в неделю после уроков, правда иногда пропускал визиты. Мы с Карен тоже встречались с ним. Во время одного из посещений он высказал уверенность в том, что колледж выправит Ника. Это утверждение показалось мне смехотворным: когда такое было, чтобы первый курс колледжа кого-то наставил на путь истинный? И все же мне оставалось только надеяться, что он окажется прав.
В солнечный полдень в конце весны приехала Вики, и мы все вместе: она, Карен, Дэйзи, Джаспер и я – отправились на праздник вручения школьных дипломов. Церемония проводилась на спортивной площадке. Ник выразил недовольство, когда его класс решил облачиться в шапочки и мантии. Мы с Карен расстроились бы, но не удивились, если бы он вообще не появился. Однако все обошлось. Со свежей стрижкой, в шапочке и мантии, Ник прошествовал к сцене и получил диплом из рук директора школы, поцеловав ее в щеку. Он выглядел триумфатором. Я пытался ухватиться за малейший признак того, что с ним все будет в порядке. Может быть, в конце концов все наладится.
После церемонии мы пригласили его друзей к нам на барбекю. Под кизилом, усыпанным розовыми цветками, поставили длинный стол. Во время ужина Ник и его друзья сновали туда-сюда, в дом и из дома, передавая блюда с едой. Потом они попрощались и отправились на «трезвую вечеринку» выпускников в местный развлекательный центр. Друзья привезли его домой поздно ночью. Мой выпускник на вопрос о том, как прошла вечеринка, только пробормотал: «У меня нет сил. Спокойной ночи!» – и ушел к себе в комнату.
Летом Ник уже даже не притворялся, будто завязал с наркотиками. По его странному поведению и перепадам настроения было понятно, что он часто бывает под кайфом, в том числе под чем-то покрепче марихуаны. Мои увещевания, наказания и угрозы ужесточить их – все было бесполезно. Иногда в реакции Ника проглядывали беспокойство и раскаяние, но чаще – недовольство и раздражение. Я становился непоследовательным в словах и действиях. Я не понимал, что еще можно предпринять, кроме как предостерегать, договариваться и устанавливать строгие рамки возвращения домой, отказываться давать машину и упорно таскать его к психологу, хотя Ник и становился все более изворотливым, конфликтным и дерзким.
Мы всё еще ездили к Нэнси и Дону на традиционные ужины по средам. Взрослые собирались на кухне, а внуки обычно спускались на цокольный этаж, заставленный старой мебелью и с висящими на стенах каяками, и играли в пинг-понг. Или качались на качелях в гостиной. Дом Нэнси и Дона – это единственный дом с качелями внутри, который я когда-либо видел. Качели с парусиновым сиденьем держались на толстых веревках, прикрепленных к стропильной балке. Иногда дети использовали их в качестве чего-то вроде катапульты для боулинга. Сначала они составляли из разноцветных картонных кирпичиков замысловатые башни. Затем Дэйзи устраивалась на сиденье, крепко ухватившись за веревки, и они толкали качели, целясь в эти конструкции.
Главная достопримечательность кухни Нэнси – большой деревянный остров с плитой на шесть конфорок. Обычно на них все время что-то готовилось, и комнату пропитывали приятные экзотические ароматы, а иногда и запах чего-то подгоревшего, в зависимости от блюда, рецепт которого Нэнси вычитала в газете, в последней кулинарной книге Пегги Никербокер или в журнале Gourmet. В один из вечеров на ужин подавали желтое карри с курицей и белым рисом «жасмин», с соусом райта из йогурта и огурцов, чатни из манго и плоским индийским хлебом, сдобренным кардамоном. В другой раз меню включало булькающую мексиканскую запеканку с зеленым чили и сыром. Или свинину, тушенную с лимонами и сливами, хрустящий картофель и брюссельскую капусту, обжаренную с панчеттой. Когда приходило время садиться за стол, дети выбирали свои любимые керамические тарелки с изображением разных животных. Джаспер всегда брал тарелку с китом. Дэйзи боролась с другими детьми за тарелку с собакой, но в конце обычно сдавалась и брала ту, что с осликом.
Ник до сих пор с удовольствием посещал эти веселые вечера. Однако сегодня он вел себя странно. Он сидел в кухне, изрекая какие-то бессмысленные сентенции. «Почему людям нельзя заниматься сексом с кем хочется и когда хочется? Моногамия – это архаичный обычай, – втолковывал он Нэнси, которая слушала, помешивая кипящее содержимое кастрюли на плите. – Доктор Сьюз – гений». Некоторое время он продолжал излагать свои последние безумные философские теории вроде тех, которые, как я подозреваю, он до ночи обсуждал со своими друзьями.
Однако позднее до меня дошло, что Ник, должно быть, находился под действием какой-то дряни. Утром я спросил его об этом, но он все отрицал. Я в очередной раз начал сыпать угрозами, но без толку. Я запретил ему употреблять наркотики, но это тоже было бесполезно. Когда мы консультировались с психологом, он посоветовал не запрещать наркотики в доме: «Если запрещать, он просто будет доставать их тайно и употреблять подпольно, и всё – вы его потеряли. Безопаснее, чтобы он это делал дома, на глазах».
