Выслушав Ника, я поверил, что у него были другие проблемы; возможно, и в самом деле депрессия. Неужели психиатры с внушительным послужным списком, к которым он обращался, проглядели столь очевидный диагноз? Если они его не заметили, значит, он очень искусно скрывал свое состояние – так же, как он скрывал от нас употребление наркотиков. Депрессия – вполне правдоподобное объяснение его поступков, к тому же ее легче принять, чем наркоманию. Речь не о том, что депрессия не такое уж серьезное состояние, но, по крайней мере, в нее не впадают по своей воле. Мне грела душу мысль, что наркотики – симптом, а не причина трудностей, которые сейчас испытывает Ник.
Ник также объяснил мне, что поступление в Беркли было ошибкой и что ему было бы лучше в колледже поменьше. По его мнению, он просто потерялся в обезличенной бюрократической системе университета. «Я попытался сходить к психологу, – говорит он, – как ты посоветовал. Но мне пришлось ждать в очереди целый час, чтобы записаться. А когда моя очередь подошла, оказалось, что ближайшее время приема только через неделю». «Я хочу снова подать заявление о приеме в колледж, – продолжает он. – А пока думаю взять академический отпуск, найти работу и вернуть себе прежнюю физическую и психическую форму».
Итак, Ник вернулся домой. Он пообещал выполнять установленные нами правила: посещать психолога, соблюдать «комендантский час», помогать по дому, работать и приступить к новому поступлению в колледж. Он сходил к своему доктору, и тот сообщил мне, что одобряет наш план. И действительно, мне показалось, что Ник чувствует себя немного лучше, и это позволяло надеяться, что дела идут на лад. Он разослал заявления о приеме в несколько небольших либеральных художественных колледжей на Восточном побережье. Сначала он выбрал Хэмпширский колледж на западе Массачусетса. Когда мы знакомились с ним, Нику очень понравились тамошняя живая атмосфера и буколические окрестности. Он посидел на занятиях по английскому языку и политологии и осмотрел драматическую и музыкальную студии. Мне тоже показалось, что этот колледж как будто специально создан для Ника. По-видимому, его академическая справка об успеваемости все еще была достаточно впечатляющей, потому что через пару месяцев оттуда пришло письмо, подтверждающее зачисление. Я вздохнул с облегчением. Ник снова вырулил на верный путь, который (в моем понимании) неотвратимо приведет его в колледж. Мы пережили плохое время, но сейчас в жизни Ника начинается новый этап. Однако Ник по-прежнему большую часть времени, если он не был на работе, проводил в своей комнате, хотя иногда появлялся, чтобы поиграть с Джаспером и Дэйзи или поесть.
Как-то вечером, когда он был на работе, я рано лег спать, но после полуночи проснулся, как от толчка. Я почувствовал, что что-то не так. Возможно, это какое-то родительское шестое чувство. Может быть, я разглядел самые первые тревожные признаки неминуемой беды. Как ни старался я тихо выбраться из постели, Карен тоже проснулась.
– Все в порядке?
– Все хорошо, – прошептал я. – Спи.
Пол был ледяной, и в комнате было холодно, но я не стал возиться с тапочками, халатом или свитером, чтобы не наделать еще больше шума. Коридор был не освещен, но лунный свет, пробивающийся через люк, заливал все бордовым сиянием. Я включил свет в кухне и пошел к спальне Ника. Постучался. Никакого ответа. Я открыл дверь и заглянул внутрь. Сердце сжалось. Неубранная постель была пуста.
Я уже начал привыкать к всепоглощающей и гнетущей смеси из гнева и тревоги, в которой каждая из эмоций омрачала и искажала другую. Это мрачное и безнадежное ощущение. Оно хорошо мне знакомо, но от этого не легче.
Ник нарушил «комендантский час». Дальше констатации этого факта я решил тревожные мысли не развивать. Я ждал, что он вот-вот явится, и повторял про себя все, что ему скажу. Я потребую объяснений, хотя новая стычка – это мучительное напоминание о том, что я не в силах изменить его поведение.
Я на цыпочках вернулся в спальню и попытался заснуть, но напрасно. Я лежал без сна, и тревога все больше охватывала меня.
Мы живем у гребня невысокого холма, дальше дорога продолжает идти вверх, поэтому машины, проезжая по улице перед нашим домом, замедляют ход, как будто собираются остановиться. Вот проехала одна машина, за ней другая – вроде остановилась… Каждый раз мое сердце замирало: «Это Ник!». Но потом я слышал, как мотор снова начинал работать, а машина – подниматься по склону.
В три часа я бросил притворяться, что смогу снова заснуть, и решил встать. Карен тоже встала:
– Что случилось?
Я объяснил ей, что Ник не вернулся домой. Мы пошли на кухню. Она пыталась успокоить меня.
– Возможно, он у друзей, было слишком поздно идти домой, и он заночевал у них.
– Он бы позвонил.
– Может, он просто не хотел нас будить.
Я взглянул на нее: в ее глазах застыло выражение отчаяния и тревоги. Она тоже не верила в то, что говорила. Текли минута за минутой. Мы пили чай и мучились неизвестностью.
Рано утром я начал обзванивать его друзей, некоторых поднял из постели, но никто Ника не видел. Я позвонил его доктору, который даже сейчас начал успокаивать меня – может быть, в этом он и видит смысл своей работы: «Ник пытается в себе разобраться, с ним все будет хорошо». Моя тревога росла. Всякий раз, когда звонил телефон, у меня внутри все сжималось. Где он может быть? Я не мог себе представить, вернее, не хотел представлять. Гнал от себя самые мрачные мысли. В конце концов я начал звонить в полицию и в больницы, спрашивая, не попал ли он в тюрьму и не произошел ли с ним какой-нибудь несчастный случай. Перед каждым звонком я готовился, что услышу то, о чем страшно подумать. Я без конца прокручивал в голове этот телефонный разговор: бесстрастный, лишенный плотской оболочки голос и слова «Он мертв». Я повторял и повторял его, чтобы себя подготовить. Пытался свыкнуться с этой мыслью. Он мертв.
Ужасно томиться ожиданием, но мне больше ничего не оставалось.
Позже в кухню тихо вошел Джаспер, босой, в пижаме. Взглянул на нас ясными глазами. Взобрался к Карен на колени и начал жевать кусочек тоста. Следом пришла Дэйзи, зевающая, с всклокоченными волосами.
Мы ни словом не упомянули о Нике. Не стоит их волновать. Однако вскоре придется им сказать, как-то объяснить. Они чувствуют, что что-то неладно. Они чувствуют, что Ника нет дома.
Наконец Джаспер спросил:
– А где Ник?
Я ответил, стараясь скрыть эмоции, хотя это не слишком удавалось:
– Мы не знаем.
Джаспер заплакал:
– С ним все хорошо?
– Мы не знаем, – сказал я неуверенно. – Надеемся, что да.
Этот ужас длился четыре дня.
Наконец как-то ночью он позвонил.
Его голос дрожал, но слышать его – уже огромное облегчение.
– Пап…
– Ник.
Его голос доносился как будто из темного туннеля.
