– Я, – сказал он чуть слышно, – я все испортил.
Потом я услышал какой-то надрывный вздох.
– Я попал в беду.
– Где ты?
Он ответил, и я повесил трубку.
Я поехал за ним. Ник сказал, что он в переулке за книжным магазином в Сан-Рафаэле. Я остановил машину у куч мусора и контейнеров, заваленных пустыми бутылками, битым стеклом, разорванными картонками и грязными одеялами.
– Пап…
Приглушенный скрипучий голос донесся из-за другого ряда мусорных баков. Я пошел в том направлении, пиная какие-то коробки, завернул за угол и увидел Ника, приближающегося нетвердой походкой.
Мой сын, гибкий и мускулистый пловец, игрок в водное поло и серфингист с заразительной улыбкой, – весь в синяках, бледный, кожа да кости, глаза – пустые черные дыры. Когда я потянулся к нему, он безвольно повис у меня на руках. Мне пришлось почти нести его, каждый шаг давался ему с трудом.
В машине, прежде чем он отключился, я сказал ему, что нужно отправляться в наркоклинику.
– Все, – говорю я. – У нас не осталось выбора.
– Знаю, па.
Я молча вел машину. Ник на короткое время просыпался, монотонно бормотал о том, что должен кому-то деньги, что должен вернуть деньги, иначе его убьют, потом снова терял сознание. Потом снова просыпался и мямлил что-то неразборчивое.
Больной, слабый, что-то бессвязно бормочущий, он провел три дня, дрожа как в лихорадке, свернувшись калачиком на кровати, поскуливая и плача.
Я, конечно, был в ужасе, но меня подбодрило то, что он согласился пойти в клинику. Я позвонил в агентство, куда мы ходили в первый год обучения в старшей школе, и договорился о приеме. Однако утром назначенного дня, когда я напомнил ему, что пора идти, он взбунтовался:
– Блин, только не это!
– Ник, ты должен пойти. Ты же сказал, что пойдешь.
– Не нужна мне никакая клиника.
– Ты обещал. Ты же чуть не умер.
– Я напортачил. Вот и все. Не волнуйся. Я усвоил урок.
– Ник, нет.
– Слушай, со мной все будет в порядке. Я больше ни за что не свяжусь с этой дрянью. Усвоил урок. Я понял, как опасен мет. Это полный облом. Я не такой дурак. Больше я не притронусь к нему.
Я замер. Не ослышался ли я? Нет!
– Кристаллический метамфетамин?
Он кивнул.
Наконец до меня дошло. Боже, только не это! То, что Ник попробовал мет, привело меня в ужас. У меня был опыт употребления этого наркотика, и я запомнил его на всю жизнь.
Часть II. Его любимый наркотик
Боже мой! И нужно же людям впускать в себя через рот врага, который крадет у них разум! Подумать только, что мы превращаемся в скотов, да еще любуемся собою, еще ликуем и рукоплещем собственному скотству!
Уильям Шекспир. Отелло, венецианский мавр
[17] 1
Мое первое лето в Беркли. Чарльз приехал из Тусона в летнюю школу, и мы вместе сняли квартиру. Однажды вечером он пришел домой, сорвал со стены зеркало, купленное в комиссионке, и положил его на кофейный столик. Он достал подарочный пакет-оригами, развернул его и высыпал содержимое на поверхность зеркала – получилась горка кристаллического порошка. Из бумажника он извлек одностороннюю бритву, которой измельчил кристаллы. Я слышал, как стальное лезвие ритмично постукивает о стекло. Разделив порошок на четыре параллельные дорожки, он объяснил, что у Майкла – Майкла-механика, наркодилера, – кончился кокаин. Вместо него Чарльз купил кристаллический метамфетамин.
Я втянул носом дорожки через свернутую трубочкой долларовую банкноту. Едкое вещество обожгло носовые проходы, и на глазах выступили слезы. Каким бы способом вы ни употребляли метамфетамин – нюхали бы, курили или кололись, – организм очень быстро его усваивает. Как только он попадает в кровоток, происходит практически мгновенный вброс наркотика в центральную нервную систему. Когда это случилось со мной, я услышал звуки какофонической музыки, будто кто-то заиграл на каллиопе, а в голове словно зажгли римские свечи. Мет в десять-двадцать раз увеличивает количество нейротрансмиттеров в мозге, прежде всего дофамина, а также серотонина и норэпинефрина, которые разлетаются, как пули из пистолета гангстера. Ощущения я испытывал фантастические. Это была и изумительная уверенность в себе, и эйфория.
Активируя высвобождение нейротрансмиттеров, метамфетамин блокирует процесс их обратного захвата в синаптические пузырьки – места, где они хранятся, что очень напоминает действие кокаина и других стимуляторов. Однако в отличие от кокаина, который практически полностью метаболизируется в организме (период полураспада сорок пять минут), метамфетамин остается в относительно нетронутом виде и сохраняет активность от десяти до двенадцати часов…
Рассвет начал просачиваться через щели оконных жалюзи. Настроение у меня было мрачным, я чувствовал себя опустошенным и одновременно каким-то взбудораженным. Я лег в постель и проспал целый день, пропустив занятия в университете.
Больше я никогда не прикасался к мету, а Чарльз продолжал раз за разом приходить за ним к Майклу-механику. Его увлечение длилось две недели.
Чарльз был чутким, внимательным, обладал удивительной харизмой, мог притягивать, заинтересовывать и развлекать окружающих. Но когда сидел на метамфетамине, мог в два-три часа ночи внезапно превратиться в мерзкое и злобное существо. Позднее он долго и очень убедительно извинялся, и на кого бы он ни набросился в обдолбанном состоянии – на друга или врага, большинство обиженных прощали его. Слишком долго и я был среди них. Но потом он вернулся в Тусон, и наши пути разошлись. В итоге я потерял с ним связь. Позднее узнал, что после окончания колледжа наркотики – метамфетамин, кокаин и другие – полностью поработили его жизнь. Из-за них он часто попадал в аварии и разные происшествия. В его доме случился пожар из-за того, что он заснул с зажженной сигаретой. Ему без конца вызывали скорую помощь после передозов и несчастных случаев и лишали свободы, помещая в больницы и тюрьмы. Он неоднократно лечился по доброй воле или по постановлению суда в наркологических клиниках.
А потом Чарльз умер. Прямо накануне своего сорокалетия.
Метаболизм алкоголя и героина происходит в печени, а метамфетамина – в почках. К сорока годам организм Чарльза не выдержал.
Пусть Господь прольет на тебя свет свой. Теплый, как вечернее солнце.
Я думаю о Чарльзе, когда слышу Rolling Stones.
