Потом пригласили меня. Я вошел в комнату и сел на свободный стул. Мы с Ником сидели перед руководительницей программы, а она – за деревянным письменным столом. По ее манере поведения и усталому выражению глаз я понял, что Ник вел себя с ней так же враждебно и воинственно, как и с консультантом в «Тандер Роад». Правда, я не заметил в ней особой озабоченности.
Первым, что она сказала, было вот что:
– Ник не признает, что он наркозависимый.
– Потому что я не наркоман.
Ничуть не смутившись, она продолжила:
– И говорит, что он согласился лечиться, потому что вы заставили его это сделать.
– Я знаю, – сказал я.
– Это нормально. Многие приходят сюда не по собственной воле. У них столько же шансов на то, чтобы прийти к отказу от наркотиков и держаться длительное время, как и у тех, кто буквально приползает к нам, умоляя их вылечить.
– Хорошо, – сказал я.
Ник только сверкал глазами.
– Мы оформим его завтра утром и будем лечить по программе, рассчитанной на четыре недели.
Дома в течение всего ужина Ник скрывался в своей комнате. Мы объяснили Джасперу и Дэйзи, что утром Ник поедет на лечение и что он боится.
Я посидел с ними, после того как Карен почитала им перед сном.
– Мне очень жаль, что вам приходится переживать все, что случилось с Ником, – в сотый раз повторял я.
Как еще я могу им помочь?
– Печально, что в нашей семье возникла такая проблема. Надеюсь, вы поговорите об этом со своими учителями и школьными друзьями – конечно, если захотите. Если у вас возникнут какие-то вопросы или что-то будет вас беспокоить, вы всегда можете обратиться ко мне или маме.
Джаспер серьезно кивнул. Дэйзи промолчала. Она взялась за комикс про кота Гарфилда, а Джаспер тут же вырвал его из ее рук. Она его оцарапала, а он ее толкнул. Оба заплакали.
Во время поездки в город Ник сидел нахохлившись, но бунтовать у него не было сил. За всю дорогу он не сказал ни слова. Теперь он осужденный, арестант, покорившийся судьбе. Он с трудом сдерживал слезы.
Я припарковал машину перед особняком и пошел проводить Ника. У него в руках спортивная сумка с одеждой. Его тело под рваной рубашкой и большими, не по размеру, джинсами дрожало от страха. Мы поднялись по ступеням, прошли мимо группы курильщиков, толпящихся на парадной лестнице. Меня тоже била дрожь. Заметив cумку Ника и его боязливые взгляды, которые он украдкой бросал на них, несколько мужчин обратились к нему:
– Здорово.
– Привет.
– Добро пожаловать в психушку.
Потом состоялась короткая встреча с руководителем программы – в той же самой приемной, обшитой деревянными панелями. Нику дали лист бумаги: «Я, нижеподписавшийся, прошу принять меня в программу лечения от алкогольной и химической зависимости» и т. д.
Он поставил подпись.
В холле, стоя рядом с Ником, директор сказала, обращаясь ко мне:
– А сейчас вы можете попрощаться. В течение первой недели телефонные звонки запрещены.
Я повернулся к Нику.
Мы неловко обнялись, и я ушел.
Выйдя на улицу, я испытал почти забытое ощущение: мимолетное возбуждение от бодрящего холодка, разлитого в воздухе. Но по дороге домой мне показалось, что я не выдержу эмоционального надрыва. В голове крутилась нелепая мысль, что я предал Ника, бросил его, сдал, хотя меня несколько утешало то, что я, по крайней мере, знаю, где он находится. В первый раз за много недель я крепко проспал всю ночь.
На следующее утро я пошел в его комнату, поднял жалюзи и широко открыл окна, выходящие в сад. Я огляделся. Мрачная красная комната завалена книгами, неоконченными холстами, грязной одеждой, стоят колонки фирмы «Монстер», на постели – желтая гитара. На стене рисунки, сделанные маркером: вытянутые фигуры мужчин и женщин, тела причудливо изогнуты. Комната пропитана запахом Ника. Это не сладкий детский запах, как когда-то, а приторный аромат марихуаны, сигарет и лосьона после бритья – возможно, с примесью аммиака или формальдегида, следов горения метамфетамина. Повеяло молодостью.
Карен стояла, наблюдая, как я обыскивал его комод и ящики письменного стола и встроенного шкафа и выгребал спрятанный арсенал: стеклянный кальян для курения марихуаны, стеклянную трубку ручной выдувки для курения метамфетамина, папиросную бумагу, осколки зеркала, опасные бритвы, пустые одноразовые зажигалки, пустые бутылки. Я сложил все это добро в черный пластиковый мешок для мусора и отнес в мусорный контейнер.
В течение последующих дней на нас обрушился шквал советов от наших друзей и друзей наших друзей. Друг Карен, узнав, что Ник помещен в наркологический центр, поинтересовался:
– На какой срок?
Карен объяснила, что программа рассчитана на четыре недели.
Он покачал головой.
– Этого недостаточно.
– Что ты имеешь в виду?
Он поведал ей историю о своем сыне, который прошел две четырехнедельные программы, после чего они отправили его туда, где лечение длится год. Он все еще находится в учреждении, которое сочетает в себе старшую школу и программу реабилитации. Ему семнадцать, поэтому они смогли отправить его лечиться силой. Еще друг Карен добавил:
– Мы не знаем, будет ли достаточно и этого длительного срока.
Другой знакомый сказал нам, что лечение в наркологическом центре – неправильный метод. Что действительно нужно Нику – это «Школа выживания». Одни верят в пользу психотерапии, другим она ненавистна. У меня же сложилось впечатление, что психологи и психотерапевты, которые наблюдали Ника на протяжении нескольких лет, давали мне полезные советы и поддерживали меня и, может быть, в чем-то помогли и ему тоже. Однако, несмотря на все их регалии, несомненный профессионализм и преданность своему делу, практически все специалисты, с которыми мы консультировались, не имели опыта работы с наркозависимостью и не смогли ее диагностировать. В общем, у каждого было свое мнение об этой проблеме, и доброжелательные советы лились на нас нескончаемым потоком. Мы с Карен всё это внимательно выслушивали. И хотя большинство советов мы не принимали всерьез, все равно мы были благодарны людям за заботу.
Мама ребенка, который учился в школе, куда ходили Джаспер и Дэйзи, порекомендовала нам местного специалиста по наркозависимости, утверждая, что он помог одному ее другу больше, чем все другие эксперты. По каким-то неведомым причинам мы прислушались к этой рекомендации и записались на прием.
Кабинет психотерапевта располагался над магазином художественных принадлежностей в Сан-Ансельмо. Доктор делил его с консультантом по вопросам брака. Кабинет скромный, не такой официальный, как те кабинеты психологов, которые мы привыкли видеть. У нас было такое впечатление, будто мы уже познакомились со всеми консультантами по проблемам злоупотребления алкоголем и наркотиками, со всеми психологами и психиатрами, практикующими в районе залива Сан-Франциско, где, похоже, таким специалистом является каждый третий житель. Как это нас характеризовало? Скотт Пек
[20] сказал, что лечение у психотерапевта проходят самые больные и самые здоровые люди. Интересно, к какой категории относились мы?
