ВИЧ-позитивный гей, участвующий в той же программе, что и Ник, наркоман, который сидит на метамфетамине вот уже семь лет, говорит дрожащим шепотом. «Я потерял большую часть зубов, – он показывает одинокую пару коренных зубов внизу. – Легкие у меня дырявые». Трясущимися руками он задирает свою футболку и выпячивает впалый живот, усеянный язвами: «Они никак не заживают. Я кашляю кровью вместе с кусочками желудка. У меня постоянно все болит».
Во время нашего третьего семейного сеанса Ник, подбадриваемый своим консультантом, признался нам с Карен, что он не собирается возвращаться в колледж.
– Я сделал это для вас, – объясняет он. – Я хочу работать. Я хочу некоторое время пожить один. Мне нужна независимость.
Мы вышли из «замка графа Олхоффа» навстречу резкому, пронизывающему ветру. Плотнее запахнули куртки и довольно долго шли по Филмор-стрит до городского административного центра. Карен, как и я, в шоке от решения Ника отказаться от учебы. Честно говоря, я до сих пор только на словах признавал, что Ник – наркоман. Лечение в наркологическом центре необходимо, думал я, но у него все будет хорошо. Я воспринимал Ника не так, как других зависимых, которые сидели рядом с нами на групповой встрече. Ник – умный парень, он просто немного оступился, вышел из-под контроля. Я пропустил мимо ушей предостережение нашего друга и был уверен, что за четыре недели в наркологическом центре его приучат к воздержанию от наркотиков и достаточно испугают, чтобы он осознал, что был на грани краха собственной жизни. И на этом кошмар закончится. Он вернется в колледж, окончит его и заживет нормальной жизнью.
Лелея свои фантазии, я возмущался позицией консультантов центра, которые высказывались достаточно ясно. По их мнению, самым важным делом была реабилитация. Все остальное следовало отложить до лучших времен.
К концу нашей прогулки в моей голове созрела другая интерпретация его слов. Ник просто откладывает учебу в колледже. Вот и все. Это другое дело. Я постарался освоиться с этим новым сценарием. Нику уже восемнадцать лет. Многие откладывают учебу на какой-то период, и в дальнейшем у них все прекрасно складывается.
Во время встречи на четвертой неделе пребывания в центре Ник снова нас удивил. На этот раз он сказал, что решил остаться здесь еще на некоторое время, и спросил, нельзя ли ему переселиться в общежитие для «завязавших» наркоманов. По мнению доктора Линг, «длительность периода воздержания – лучший показатель того, что человек сможет продержаться еще дольше». Меня это несколько испугало – я хотел, чтобы все это побыстрее закончилось, хотел, чтобы сын выздоровел. Но тем не менее план показался вполне разумным. К тому же, признаться, я со страхом думал, что может случиться, если он вернется домой.
Итак, мы согласились, чтобы его перевели в общежитие при центре «Олхофф». Он переехал. Через три дня я позвонил узнать, как он. И мне сказали, что он исчез.
2
В какой-то момент родители привыкают к тому, что ребенок разрушает себя и свою жизнь. Но я не смог к этому привыкнуть. Тем не менее порядок действий мне был уже хорошо известен. Я позвонил в полицию и отделения неотложной помощи в больницах. Никаких следов Ника. Никаких вестей один день, второй, третий… Снова пришлось как-то объяснять ситуацию Джасперу и Дэйзи. Все, что они поняли, это то, что у Ника неприятности и что их родители мучаются от беспокойства. Вспомнив инцидент в Инвернессе, когда за Ником приехала полиция, Джаспер спросил:
– Ник что, в тюрьме?
– Я обзвонил тюрьмы. Его там нет.
– А где он спит?
– Не знаю.
– Может быть, он ночует у друга.
– Надеюсь, что так.
Я пытался понять, что происходит – и не только с Ником, но и с жизнью всей нашей семьи, погрязшей в его проблемах. Я старался сдерживать себя, когда рядом были малыши, но срывался на Карен. По большей части она терпела мои вспышки гнева и отчаяния, но иногда показывала, что устала от моей зацикленности на судьбе Ника. Дело не в том, что она меня не понимала, но ведь всему есть предел, не может же эта ситуация длиться вечно. Я мало спал. Она просыпалась ночью и находила меня в гостиной, где я сидел, уставившись на огонь, горящий в камине. Я признавался ей, что не могу спать, потому что не могу выбросить из головы образ Ника, шатающегося по улицам Сан-Франциско. Мне все время казалось, что он страдает, что он в беде, что он умирает.
– Я понимаю, – говорит она. – Я тоже думаю об этом.
В первый раз за все время мы плакали вместе.
Не в силах справиться с растущим отчаянием, холодным пасмурным утром я поехал в Сан-Франциско. Я хотел убедиться в том, что с ним ничего не случилось. Сознавая всю бессмысленность своей затеи, я тем не менее намеревался прочесать районы Хейт и Мишн, подозревая, что Ник мог податься туда. Проехав через весь район Мишн, я пересек центр города, оставил машину на улице Эшбери и отправился пешком вниз по Хейт-стрит. Я зашел в его любимый музыкальный магазин «Амеба», заглянул во все кафе и книжные магазины, попадавшиеся на пути.
Несмотря на постепенное облагораживание района, Хейт сохранил традиционную атмосферу 1960-х – воздух был пропитан запахом горящей марихуаны. В подъездах тусовались всевозможные беглецы от жизни: крашеные волосы, татуировки, яркая одежда из варенки, следы от уколов. И под кайфом. «Уличные парни всё еще живут старыми представлениями о Хейт-Эшбери, но сейчас это уже не район мира и любви, – заметил однажды Ник. – Теперь это район панк-музыки, всеобщего безделья и наркотиков». Кроме того, это район «ужасных хиппующих тинейджеров из округа Марин, которые клянчат мелочь», как добавляет Дэйв Эггерс в своей книге «Душераздирающее творение ошеломляющего гения» (A Heartbreaking Work of Staggering Genius). Как-то раз я слышал, как выздоравливающая наркоманка описывала своего бывшего бойфренда, и ее слова напомнили мне об этих детях: «У него были черные ногти, и он сидел за рулем катафалка. Все в нем так и кричало: “Посмотрите на меня, посмотрите на меня!” А когда вы смотрели на него, он огрызался: “На кого, твою мать, ты смотришь?”».
Если вы согласны с тем, что зависимость – это болезнь, вы будете поражены, как много из этих детей – параноиков с повышенной тревожностью, в синяках, с дрожью во всем теле, изнуренных, часто с психическими расстройствами – серьезно больны и медленно умирают. Если бы эти дети страдали каким-нибудь другим заболеванием, мы никогда не допустили бы такой ситуации. Они лечились бы в больнице, а не слонялись по улицам. Звучит нелепо, но я спрашивал у некоторых из них, не знают ли они моего сына. Они либо вообще не обращали на меня внимания, либо просто таращились на меня пустыми глазами. Я переступал через них или проходил мимо, заглядывая каждому в лицо и размышляя о них и об их родителях. Я дошел до Станьян-стрит и вошел в парк «Золотые ворота», уворачиваясь от роллеров и велосипедистов. Около карусели я остановил полицейского и объяснил ему, что разыскиваю сына, мет-зависимого.
– Наркоманов трудно не заметить, – сказал он мне и, добавив, что знает, где они могут тусоваться, повел меня по дорожке.
