Однако на него это не произвело особого впечатления.
– Это всё уловки, поиски рациональных объяснений, – сказал он. – Еще больше дерьма. Одна большая ложь.
Консультанты в центре «Олхофф», люди, которых он встречал на собраниях, а теперь и персонал больницы Св. Елены пытались убедить его в том, что «высшая сила» может быть чем угодно, в зависимости от воображения человека, неким руководящим началом, которое управляет его поведением извне, когда опасно полагаться на искаженные под влиянием наркотиков приказы собственного мозга, мозга наркозависимого. «Некоторые совершают так называемый “прыжок веры”, – говорила консультант Нику. – Ты должен верить в то, что во внешнем мире существует нечто, что больше нас, нечто, что может указать на путь к спасению. Первый шаг – честность: нужно признать, что твоя жизнь вышла из-под контроля. Какие у тебя возможности для выбора в этой ситуации? Продолжать жить так, как ты живешь сейчас, или подчиниться высшей силе. Тебе придется пойти на риск – набраться мужества, чтобы совершить “прыжок веры” и поверить в то, что на свете есть нечто, что больше и могущественнее нас, и что эта сила способна тебе помочь».
Мы снова обедали на открытой площадке кафетерия. Ник познакомил нас с двумя товарищами, с которыми он здесь подружился. У нас было такое чувство, будто мы их хорошо знали, так как встречались с их женами на сеансах групповой терапии. Джеймс – приветливый бизнесмен, красивый, рыжеволосый, с лицом, усыпанным веснушками, со спокойными уверенными манерами, напоминающими о цельных надежных персонажах Джимми Стюарта. Он сидел на викодине. Этот препарат ему назначили после операции на позвоночнике. До поступления в больницу Св. Елены он проглатывал до сорока таблеток в день. Другим приятелем Ника был сосед по комнате, шеф-повар Стивен, который стажировался у лучших профессионалов в области Залива
[22]. По словам Ника, этот человек с волосами песочного цвета, косящими голубыми глазами и атлетическим телосложением перепробовал кучу наркотиков, но главным его пристрастием был алкоголь, который чуть не разрушил его брак и по крайней мере дважды ставил его на грань смерти. Когда ему было немного за тридцать, он уже пережил операцию на печени и поджелудочной железе из-за алкогольной интоксикации. Узнав, сколько ему лет, мы были в шоке. Он выглядел на все пятьдесят.
Мы сидели за длинными столами вместе с ними и их женами. Обе женщины показались нам добрыми, любящими и бесконечно усталыми. Ника, Джеймса и Стивена объединяли общее чувство юмора и отношения тесной близости и взаимной симпатии. В обычной жизни эти связи развиваются в течение месяцев или даже лет, но здесь, где душа человека выставлена на всеобщее обозрение, это происходит намного быстрее. И действительно, позже Ник рассказал нам, насколько важны для него отношения с Джеймсом и Стивеном.
– Прошлой ночью, когда все уже спали, мы пробрались в кухню больницы.
– Разве это разрешено? – спросила Карен.
– Да никому нет дела, – спокойно заявил Ник. – Позавчера Стивен приготовил суфле из артишоков и суп из лука-порея. А вчера у нас была курица «кордон блю». Я был помощником шеф-повара.
Мы обсудили с Ником утреннюю лекцию и ту, что была на прошлой неделе. Я спросил его, согласен ли он с тем, что зависимость – это болезнь и что он болен. Он пожал плечами.
– Я еще не решил.
– Если вернуться назад, когда это началось? – спросил я. – В Беркли?
– Господи, нет, конечно, – ответил он. – Раньше, гораздо раньше.
– Насколько раньше? Когда ты напился на озере Тахо? Когда в первый раз попробовал марихуану?
Помолчав минуту, он сказал:
– Может быть, в Париже.
Я кивнул и, вспомнив историю о язве, спросил:
– Что случилось в Париже?
Он признался, что языковые занятия в университете не могли соперничать с другими соблазнами этого города, включая обилие легко доступной выпивки. Французские официанты ничего не имели против того, чтобы шестнадцатилетней парень заказывал вино. В результате Ник проводил большую часть времени, подражая своим героям-пьяницам, но забыл о том, что им удавалось сочетать пьянство с литературным творчеством и живописью.
– Однажды ночью я так напился, что с трудом заполз в лодку, привязанную на берегу Сены, и отрубился. Я проспал в ней всю ночь, проснулся только на следующий день.
– Тебя ведь могли и убить.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Знаю, – сказал он мрачно. – Когда я летел домой, я сунул несколько бутылок вина в чемодан. Но их хватило только на два-три дня. Я оказался в заднице. В Париже я каждый вечер ходил по барам и клубам, пил немерено. Но когда вернулся домой, я опять стал шестнадцатилетним подростком, учащимся старшей школы, живущим с вами, предками.
Он опустил глаза.
– Это было так странно. Я не мог достать выпивку, поэтому начал каждый день курить марихуану. Это было не совсем то же самое, но зато достать ее было легче.
– Как насчет тяжелых наркотиков? – спросил я, не уверенный в том, что хочу услышать ответ. – Когда ты взялся за них?
– Помнишь, как мы (он назвал имена приятелей и своей девушки) ушли после барбекю в день окончания школы? На вечеринке, куда мы пошли, был экстази. Я немного попробовал. Это был улет. Я почувствовал, как близок со всеми, вспомнил все эти долгие, бессмысленные прощания. После этого я принимал все, что мог достать, – экстази, ЛСД, грибы, а потом…
Он поднял на меня глаза.
– Потом кристалл. Когда я попробовал его, то почувствовал себя лучше, чем когда-либо в своей жизни.
В очередной раз мы собрались в большом конференц-зале, пациенты и члены их семей, для группового сеанса. Из кладовки принесли дополнительные стулья, чтобы разместить более пятидесяти человек. Привычный уже круг растянулся, превратившись в длинный изогнутый овал. Консультант открыла встречу, которая началась, как обычно, с представления присутствующих в зале. В зале, пропитанном негативными эмоциями: негодования, обиды, тревоги, печали и гнева.
– Я ни о чем не могу думать, кроме своей дочери. Я не могу избавиться от этих мыслей. Даже во сне я думаю о ней. Что я могу сделать? Эта тревога буквально поработила меня. Мне говорят, что я должна отпустить ситуацию, оставить все как есть, но как можно перестать беспокоиться за собственную дочь?
Женщина плакала и не могла остановиться. Дочь сидела рядом с каменным лицом.
Когда очередь дошла до Ника, он начал рассказывать.
– Меня зовут Ник, я наркоман и алкоголик.
Я уже слышал, как он говорил эти слова на других собраниях здесь и в Сан-Франциско и на паре встреч анонимных алкоголиков, куда мы ходили вместе с ним. И все равно они до сих пор меня коробили. Мой сын наркоман и алкоголик! Но я почувствовал некоторую гордость от того, что он признался в этом. Наверняка такое признание далось ему с большим трудом. Но верил ли он в это на самом деле? Я не верил. Или верил, но не до конца.
