– Привет, па, это я.
– Здравствуй, Ник.
– Как поживаешь?
– Это неважно. Как ты?
– У меня все в порядке.
– Где ты находишься?
– В городе.
– У тебя есть где жить? Где ты живешь?
– Все хорошо.
– Послушай, Ник, ты хочешь встретиться?
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Просто встретиться. Я не буду ругать и обвинять тебя. Давай просто пообедаем.
– Могу себе представить.
– Пожалуйста.
– Хорошо, давай.
Зачем я хотел с ним встретиться? Где-то в глубине моей души теплилась искорка надежды, что я смогу достучаться до него, хотя это было, конечно, маловероятно. Я знал, что не смогу. Но по крайней мере я смогу хотя бы погладить его по щеке.
Для нашей встречи Ник выбрал кафе «Ступени Рима» на авеню Колумба, в районе Норт-Бич, где я его вырастил. Ник играл на Вашингтон-сквер напротив собора Св. Петра и Павла. Потом мы заходили в книжный магазин «Сити Лайтс» и шли по почти вертикальным улицам к набережной, где сидели на бордюре и смотрели выступления духового оркестра Human Jukebox с его трубачами, а потом ели банановый десерт на шоколадной фабрике «Жирарделли». На Бродвее в Чайнатауне мы покупали бок-чой
[27] и арбузы, а на пути домой заходили в кафе «Триест» выпить по чашке кофе и горячего шоколада. Иногда мы ужинали в суши-баре, где Ник заказывал темпуру
[28] по своему вкусу только с оранжевыми овощами (морковь и ямс
[29]). Или мы шли в итальянский ресторан «Ванесси», где официанты в бордовых курточках и отглаженных черных брюках поднимали Ника, светловолосого, со щелью между передними зубами, и усаживали на высокий стул у стойки, подложив стопку телефонных справочников. Ник с вытаращенными глазами наблюдал пиротехнические упражнения поваров на линии раздачи, которые плескали бренди в соусники. Жидкость воспламенялась, Ник был в восторге. Повара наизусть помнили его вкусы: маленькая порция салата цезарь, равиоли и сабайон
[30], взбитый в помятой медной миске. По пути домой мы проходили мимо девушек, тусующихся перед бродвейскими стрип-клубами, которых он узнавал по их костюмам: «Чудо-женщина», «Ши-Ра», «Женщина-кошка» и т. д. Он пребывал в уверенности, что они супергерои, патрулирующие Норт-Бич. Когда он начинал засыпать на ходу, я брал его на руки и нес домой, его маленькие ручки обвивали меня за шею.
В кафе я сел за угловой столик и стал его ждать. Поскольку здравомыслие и любовь, силы, на которые я привык полагаться в своей жизни, подвели меня, я оказался на незнакомой территории. В кафе пусто, только пара официантов складывают салфетки у бара. Я заказал кофе, обдумывая одну вещь, которая раньше не приходила мне в голову и с помощью которой я бы мог воздействовать на него.
Прошло полчаса после назначенного времени встречи, и я почувствовал, как во мне поднимается привычное беспокойство, а еще – обида и злость.
Еще через сорок пять минут я решил, что он не придет (а что я, собственно, ожидал?), и ушел. Однако мне не хотелось сдаваться. Я обошел квартал, вернулся, заглянул в кафе, а затем снова поплелся в обход вокруг квартала. Еще через полчаса я уже собрался отправиться домой, как вдруг увидел его. Он шел ко мне, но смотрел под ноги, руки безвольно болтались по бокам, и весь он, как никогда, напоминал похожий на привидение автопортрет Эгона Шиле, погрязшего в пороке и опустошенного.
Он увидел меня и с опаской приблизился. Мы нерешительно обнялись, я обхватил руками его исхудавшую спину и поцеловал в щеку. Лицо его было белое как мел. Мы сели за столик у окна. Он старался не смотреть мне в глаза. Никаких извинений за опоздание. Он сгибал и разгибал соломинку для питья, беспокойно ерзал на стуле, его пальцы дрожали, челюсть ходила ходуном, он скрипел зубами. Мы сделали заказ. Упреждая дальнейшие расспросы, он сказал:
– У меня все отлично. Я делаю то, что должен делать, я сам отвечаю за себя впервые в своей жизни.
– Я так беспокоюсь за тебя.
Через некоторое время он спросил:
– Как Карен и малышня?
– У них все хорошо. Все в порядке, но мы все тревожимся за тебя.
– Ну что ж, понятно.
– Ник, может, ты готов остановиться? Вернуться к нормальной жизни?
– Только не начинай.
– Джаспер и Дэйзи скучают по тебе. Они…
Он оборвал меня:
– Я не могу ничего поделать. Не надо давить на мое чувство вины.
Ник подчистил все остатки еды с тарелки вилкой, допил свой кофе. Когда он отбросил со лба челку, я заметил рубец. Он потрогал его пальцами, но я даже не стал спрашивать.
Мы попрощались. Я смотрел, как он поднимается и уходит.
Его шатало, и он держался руками за живот. За время наркозависимости Ника я понял, что родители способны вынести практически всё. Каждый раз, когда нам кажется, что нет больше сил терпеть, эти силы откуда-то берутся. Мне и в голову не могло прийти, что беда обрушится на нас так внезапно, и удивлялся сам себе, что еще способен рассуждать, находить оправдания и терпеть вещи, дотоле немыслимые. Он просто экспериментирует. Это такой этап в его жизни. Это всего лишь марихуана. Он употребляет наркотики только по выходным. По крайней мере он не употребляет тяжелые наркотики. Во всяком случае, не героин. Он никогда не опустится до инъекций. По крайней мере он жив.
Я узнал также (на своем горьком опыте, так как другого пути усвоить эти уроки нет), что родители способны с большей гибкостью относиться к надеждам и мечтам в отношении своих детей, чем мы могли себе представить. Когда Ник рос, мне казалось, что я буду доволен любым решением, которое он примет в своей жизни. Но на самом-то деле я был абсолютно уверен, что он поступит в колледж. Разумеется, он будет учиться. Это никогда не ставилось под сомнение. Я представлял, как он устроится на достойную работу, найдет свою любовь, и, может быть, даже скорее всего, у него будут дети. Однако поскольку его наркозависимость только усугублялась, мне пришлось пересмотреть свои надежды и ожидания. Когда выяснилось, что с колледжем не заладилось, я научился жить с мыслью, что он обойдется без высшего образования и пойдет сразу работать. Это тоже было бы неплохо. Многие дети приходят к пониманию своего места в жизни окольными путями. Но и это стало казаться маловероятным, и я пришел к выводу, что буду доволен, если он просто обретет душевное равновесие. Но теперь, когда наркозависимость прогрессирует, я вынужден смириться с тем, что мой сын может вообще не дотянуть до двадцати одного года, не говоря уж о какой-никакой нормальной и здоровой жизни.
