– На этот раз я сделаю все сам, – сказал он. – Я уже упустил несколько возможностей учиться, больше я этого не сделаю.
Ник рассказал мне, что он никогда больше не будет употреблять метамфетамин, он уверен в этом. Но его доктор считает, что нет ничего плохого в том, чтобы курить марихуану или выпить бокал вина: это поможет ему «держаться» в стабильном состоянии. И вот уже в который раз я приготовился к худшему. У меня были все причины для беспокойства. Исследование, проведенное в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, показало, что вероятность возвращения к метамфетамину у наркозависимых в двенадцать раз выше, если они курят марихуану или употребляют спиртное.
И все же я оказался не готов к телефонному звонку, который через несколько дней раздался в пять часов утра в воскресенье. Я вскочил. Мое сердце бешено заколотилось. Карен подняла голову с подушки и взглянула на меня.
– В чем дело?
Я схватил телефон и слабым голосом произнес:
– Алло.
Звонил отчим Ника.
С какой стати?.. За двадцать лет я говорил с ним всего несколько раз… И в такой час?..
Он сказал, что только что звонил доктор из Бруклина. Ник попал в отделение неотложной помощи после передоза.
– Он в критическом состоянии, подключен к системе жизнеобеспечения.
Я постоянно ожидал такого звонка. Я так часто представлял эту ситуацию. Но от этого было ничуть не легче.
Я положил трубку и рассказал обо всем Карен.
– С ним будет все в порядке?
– Я не знаю.
Я принялся молиться. Я обращался с мольбой к Богу, в которого никогда не верил.
– Господи! Не дай ему умереть! Пожалуйста, не дай ему умереть!
Я позвонил доктору. Он рассказал, что один из ребят, с которыми проводил время Ник прошлой ночью, позвонил 911, потому что Ник потерял сознание. Приехала машина скорой помощи. Когда домовладелец увидел ее, он позвонил Вики, арендовавшей эту квартиру для Ника.
Доктор сказал, что, если бы бригада скорой помощи вовремя не приехала, Ник был бы уже мертв. Теперь же у него есть шанс выкарабкаться.
К тому времени я научился мириться с мучительными, противоречащими друг другу установками: с одной стороны, наркозависимый не может отвечать за свое состояние, а с другой – он единственный, кто несет за это ответственность. Я также принял как должное то, что мне придется как-то сосуществовать с проблемой, которая, возможно, вообще не имеет решения. Я знал, что должен четко обозначить свою позицию, провести черту, за которую нельзя переступать: с чем придется мириться, что я никак не смогу принять, что нужно делать, что я больше никогда не буду делать. И при этом я должен вести себя достаточно гибко, чтобы иметь возможность стереть эту черту и провести новую. Но теперь, когда Ник лежал в больнице, я понял, что люблю его еще больше и с большим состраданием, чем когда-либо прежде.
Я договорился о билетах на рейс в Нью-Йорк, сделал другие распоряжения и кое-как собрал чемодан.
Снова зазвонил телефон. Я услышал голос того же доктора – серьезный, но полный сочувствия. Он сообщил мне, что Ник должен выкарабкаться. Основные жизненные показатели возвращаются к норме.
– Он очень, очень везучий молодой человек, – сказал доктор. – У него будет еще один шанс.
У моего сына еще есть шанс! В первый раз после того звонка, раздавшегося рано утром, я вздохнул полной грудью.
Проснулись Джаспер и Дэйзи, вошли ко мне и увидели, в каком я состоянии. Мы с Карен рассказали им, что случилось. Сказали, что нам всем остается надеяться, что Ник справится.
Мне нестерпимо хотелось услышать голос сына. Я набрал номер доктора. Но тот ответил, что нет, поговорить с Ником пока нельзя, он спит, можно будет позвонить где-то часа через два. Я мерил шагами комнату, затем вышел в сад и ходил там как заведенный. Несколько раз мы созванивались с Вики, обменивались сочувственными словами. Но что значат все слова, когда наш ребенок едва не умер! Джаспер и Дэйзи без конца спрашивали, выздоровеет ли Ник.
Через час я позвонил в больницу, и меня соединили с телефоном у кровати Ника. Он ответил. Еще не совсем связно, в его голосе слышалось отчаяние. Он попросил нас устроить его в другую программу, потому что это его единственный шанс. Я сказал ему, что вылетаю в Нью-Йорк.
Еще через час я выехал из дома и направился в аэропорт. По пути позвонил в больницу узнать, как дела у Ника.
Дежурная медсестра сообщила мне, что он выписался.
– Что вы имеете в виду? Как выписался?
– Он выписался вопреки распоряжениям доктора.
Он выдернул иглу капельницы и катетер и покинул больницу.
Я выключил телефон и съехал на обочину. Я понял, что если уж передоз не остановил его, то ничего не остановит.
Я сидел в машине потрясенный и опустошенный и не знал, хватит ли мне сил доехать домой.
Ночью я лежал в постели, вдыхая аромат звездчатого жасмина, льющийся из сада через открытое окно, и вглядываясь в темноту.
– Карен, ты не спишь?
– А ты?
Нам обоим не до сна.
Я не понимал, почему он решил покинуть больницу. Наиболее вероятным могло быть либо то, что ломка оказалась слишком тяжелым испытанием, либо его пугала перспектива реабилитации, либо боль была такой невыносимой, что он ушел добывать дозу. В моем мозгу снова возникла привычная ужасная картина: Ник, подавленный всем произошедшим, сломленный и физически, и психически, решил покончить жизнь самоубийством.
Его телефон не отвечал.
Он позвонил утром. Голос был слабый и глубоко несчастный.
– Ник…
– Да знаю я.
– Где ты находишься?
Он сказал, что в своей квартире.
– Но что случилось? Почему ты сбежал из больницы?
– Я перепугался, психанул. В общем, не знаю. Я должен был выбраться оттуда.
Я представил его в квартире в цокольном этаже кирпичного дома в Бруклине, где я его навещал последний раз: никакого декора, никакой мебели, кроме матраса, брошенного на пол, и комода, который Ник нашел на улице, жалюзи опущены, чтобы не проникал дневной свет. Он даже не потрудился раздеться, только сбросил обувь, которую прихватил из шкафа в палате. На руках еще видны остатки пластыря, которым была закреплена игла капельницы. Он добрался до квартиры, вошел и упал плашмя на матрас, как будто нырнул головой вниз прямо в могилу.
Он спросил, приеду ли я. Действительно, нужно ли мне ехать?
– Что ты собираешься делать?
На этот раз без всякого принуждения Ник сделал выбор в пользу наркологической клиники. Он даже умолял об этом.
Не тот ли это момент, который называется «достичь дна»? Все эксперты сходятся в том, что в какой-то момент наркоман осознает, что дошел до последней черты, после чего начинает по-новому воспринимать процесс лечения и реабилитации и активно в нем участвовать.
