Утреннее небо над городом было темным и серым, солнце проглядывало словно через дырку в плотной завесе. Наш сад будто освещал «солнечный» прожектор, как на киносъемках. Образовался желтый круг, в кольце размытой разноцветной мозаики: золото, рыжая ржавчина, умирающие белые гортензии – тускнеющие краски осени. Тополя стояли почти голые, на них осталось всего несколько листочков, и они воздевали голые белые ветки к небу, к мерцающему свету. Только магнолия еще цвела – на ней сохранились три белых цветка, как три факела.
Нам привезли дрова на зиму. И в это утро я наметил себе цель – уложить их в поленницу вместе с детьми. За работой я думал, конечно, о Нике. Я смотрел в будущее без оптимизма, но и не совсем мрачно. Просто не знал, что будет дальше. Я был глубоко уверен в том, что у Ника добрая душа и хорошая голова, но в то же время у меня не осталось никаких иллюзий по поводу тяжести его болезни. Нет, честно говоря, я был настроен совсем не оптимистически.
Все зависело от того, где находится Ник. Когда он лечился в реабилитационном центре, у меня появлялась надежда, оптимизм, а если нет, то я впадал в отчаяние и смотрел в будущее с пессимизмом.
Как ни странно, если раньше мысль о том, что связь между мной и Ником нарушилась, что мы отдалились друг от друга, повергала меня в панику, теперь, по крайней мере в данный момент, я воспринимал эту ситуацию достаточно спокойно. Но потом я снова начинал думать о том, что Ник может умереть. Укладывая поленья, я без конца думал об этом ужасе. На минуту я прекратил работу.
Мне его будет не хватать. Я буду скучать по его смешным сообщениям по телефону, по его юмору, его историям, нашим беседам, совместным прогулкам, просмотрам фильмов, ужинам и тому необыкновенному, неуловимому чувству, которое связывает нас и которое и есть любовь.
Всего этого мне будет очень недоставать.
Да и сейчас недостает.
И вдруг меня осенило: у меня и сейчас всего этого нет. Я лишался этого каждый раз, когда Ник снова подсаживался на наркотики.
Ника не существует, осталась только оболочка. Я боялся, до ужаса боялся потерять Ника, но все-таки потерял.
В прошлом я пытался вообразить невообразимое и пытался представить, как можно вынести невыносимое. Я представлял себе, что теряю Ника из-за передоза или в результате несчастного случая, но теперь я понял, что уже потерял его. Во всяком случае на сегодняшний день он был для меня потерян.
Меня всегда мучил страх, что он умрет. Если бы это случилось, в моей душе осталась бы незаживающая рана. Я бы никогда не оправился. Но я понимал, что, если ему суждено умереть или, как в данном случае, если он продолжит сидеть на наркотиках, я все равно буду жить дальше, хотя и с раной в душе. Я буду скорбеть и тосковать всю оставшуюся жизнь. Но я ведь и так постоянно горевал по нему, с тех пор как наркотики поработили его. Горевал по тому Нику, которого не стало. Должно быть, это и была скорбь. Во всяком случае, я чувствовал себя точно так, как описывает подобное состояние Джоан Дидион в книге «Год магического мышления»: «Скорбь приходит волнами, пароксизмами, с внезапным пониманием, от которого подкашиваются колени, слепнут глаза и стирается привычная повседневность жизни». Какое облегчение узнать это!
Я скорбел о нем, но при этом воздавал должное той стороне его личности, которую не затронули метамфетамин и другие наркотики. Я знал, что не позволю наркотикам отнять у меня эти воспоминания.
«Безумие – это настойчивое желание найти смысл», – написал Фрэнк Бидарт в своем стихотворении. Да, но мой человеческий мозг нуждался в смысле, хотя бы в чем-то близком к нему. Я увидел смысл в том, что Ник на наркотиках – это не Ник, а одна видимость. Ник на наркотиках – это призрак, фантом, а мой замечательный сын в это время дремлет, отодвинут на задний план, спрятан и предан забвению в каком-то недоступном уголке сознания этого призрака. Моя вера, какой бы она ни была, подсказывала мне, что Ник существует где-то там. И этот Ник, его суть, его настоящее «я», цел и невредим, ему ничего не угрожает, он в безопасности. Сильный, здоровый, полный любви – такого Ника после всех испытаний мы, возможно, уже никогда не увидим. Наркотики могут выиграть борьбу за его физическое тело. Но я смогу жить дальше, зная, что настоящий Ник все-таки существует где-то в его душе и что наркотики его там не достанут.
Что бы ни случилось, я буду любить Ника. Где-то в том месте, где он остался прежним. Он это знал. И я знал.
Я окинул взглядом кучу еще не убранных дров. Мы сложили лишь малую часть, дети ныли и не хотели работать. Вид у них был понурый и мрачный. Джаспер откинул голову, закрыл глаза и громко выдохнул. Сердито закинул полено на осевшую кучу. В голове звенело. Я слышал, как грузовик со скрежетом взбирается на холм.
В объединении Ал-Анон не были предусмотрены группы, в которых могли бы участвовать дети в возрасте Джаспера и Дэйзи. Группы «Алатин» предназначались для тинейджеров. По этой причине я начал наводить справки по поводу других организаций, куда можно было обратиться за помощью. Я хотел, чтобы дети узнали, что они не одни, что они ни в чем не виноваты и что они могут любить своего обожаемого брата – несмотря на то, что наркотики отняли его у них. Я хочу, чтобы Джаспер попытался понять, что Ник действительно имел в виду все то, о чем написал в своем письме к нему. Но болезнь Ника была сильнее, чем его самые добрые намерения, чем его желание правильно поступать по отношению к себе и окружающим. Того Ника, который писал это письмо, уже не было, во всяком случае пока. Мы должны придумать способ, чтобы помочь маленьким детям научиться горевать о своем брате.
Школьные библиотекари-энтузиасты разослали мою просьбу своим коллегам в других школах округа. Письмо нашло оглушительный отклик. Мне прислали список книг о детях, оказавшихся в такой же ситуации, как у нас, о чувстве вины и ответственности и о других проблемах, которые крайне трудно понять взрослым, не говоря уже о детях. Школьный консультант-психолог нашла психотерапевта, работающего с семьями и специализирующегося на проблемах наркозависимости. Мы с Карен собирались встретиться с ним и потом, возможно, привезти к нему Джаспера и Дэйзи.
Мы ехали с детьми из школы домой. В тот момент, когда мы добрались до гребня холма над Олемой, покрытого осенним золотом, после которого вы оказываетесь уже на территории Вест-Марин, Дэйзи вдруг оторвалась от вязания шарфа и сказала:
– Получается, что Ник – как бы мой брат, которого я знаю, и тот другой парень, которого я не знаю.
Она отложила вязание в сторону и сказала, что вчера они обсуждали наркотики в группе Girls on the Run, сообществе, объединяющем девочек с четвертого по шестой классы, которые занимаются бегом и обсуждают личные темы и социальные проблемы – всё, от внешнего вида до правильного питания. Мнения девочек о том, почему дети начинают пить, курить и употреблять наркотики, разделились.
– И какие причины вы нашли?
– Они до ужаса недовольны собой, – сказала она. – Моника говорит, что это давление сверстников, друзей, одноклассников. Джанет сказала, что у кого-то стресс, а я думаю, что ты просто хочешь выйти из своей скорлупы, стать не таким замкнутым. Мы обсуждали, как справляться со стрессом, или грустным настроением, или чем-нибудь таким, и решили, что лучше и разумнее придумать способы, как быть в ладу с самим собой и делать то, что доставляет тебе радость, например бегать, а не употреблять наркотики.
