Я написал ему электронное письмо, в котором спрашивал, не будет ли попытка организовать интервенцию глупой и бесполезной. Я имел все основания ожидать, что он ответит мне так, как подсказывает житейская мудрость: сначала Ник должен дойти до последней черты. Я думал, что он посоветует мне постараться «отпустить» Ника.
Но я ошибся. Вопреки моим ожиданиям он предупредил меня, что насильственное вмешательство не панацея. Сказал, что это рискованное мероприятие. Кроме того, он сообщил, что не располагает достоверными данными, подтверждающими или опровергающими эффективность интервенции. Он написал: «Но у меня сложилось впечатление, что некоторые из них [интервенционистов] умеют достаточно эффективно мобилизовать семью и организовать процесс принуждения, в ходе которого удается убедить упертого наркомана в необходимости лечения быстрее, чем если бы родственники просто сидели и ждали, пока он “достигнет дна”. Это довольно серьезный метод оказания помощи пациентам и их близким, поскольку понятие “достигнуть дна” неоднозначное. Когда человек перестает употреблять наркотики и держится в таком состоянии долгое время, все плохое, что случилось с ним непосредственно перед этим, обозначается фразой “достичь дна”. Аналогичные, не менее кошмарные периоды, которые тем не менее не приводят к трезвому образу жизни, по определению не являются “достижением дна”. Некоторые умирают, так и не достигнув этого самого дна. Я не думаю, что ожидание “достижения дна” – это удачная концепция. Именно поэтому я действительно считаю, что интервенция может сыграть полезную роль и заставить сопротивляющихся наркоманов согласиться на лечение. Однако она не гарантирует, что период воздержания продлится от полутора до десяти лет после интервенции. К тому же она может потребовать значительных финансовых затрат».
Затем он сказал то, что и определило мое решение. Забудьте о теории, забудьте о статистике, забудьте об исследованиях эффективности. Что бы сделал он сам, если бы Ник был его сыном?
«Если бы у меня был ребенок, употребляющий метамфетамин, и я предпринял бы все, что только можно, чтобы помочь ему, а он все равно продолжал предаваться опасному, угрожающему жизни пристрастию к метамфетамину (или героину, кокаину или алкоголю), я бы всерьез задумался об использовании интервенциониста. В этом случае я бы думал так же, как если бы мой ребенок был болен любой рецидивирующей хронической болезнью, я бы старался уговаривать его лечиться до тех пор, пока у меня не иссякнут силы и средства это делать. Вся моя поддержка была бы направлена на организацию его лечения».
Казалось безумием снова пытаться помогать. Как помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали? Но это неважно. Мы все-таки попробуем еще раз. Его мать, отчим, Карен и я – все мы попробуем сделать еще одну попытку.
Согласно мнению анонимных алкоголиков, попытка сделать то же самое в надежде получить другой результат – верх глупости. Однако, как постоянно говорят в реабилитационных центрах, чтобы стать и оставаться трезвым и чистым от наркотиков, некоторым приходится неоднократно начинать все сначала. Я вспоминал о детях людей, которые писали мне, как, например, один отец: «Моя любимая красавица дочь, двадцати одного года, добрейшая душа, в прошлом году умерла от передозировки наркотиков», – и думал, как и когда нам лучше снова предпринять какие-то шаги, чтобы заставить Ника согласиться на лечение. «Если бы у меня был ребенок, пристрастившийся к метамфетамину…», – написал мне доктор Роусон. У меня был именно такой ребенок.
Ник позвонил однажды утром и сообщил, что у него созрел новый план. У наркоманов это бывает. Снова и снова они перекраивают мир так, чтобы подогнать его под свою ложную уверенность в том, что они всё держат под контролем. Ник сказал, что у них с его подругой закончился запас метамфетамина и теперь всё, они завязывают. Он не собирается поддаваться моим манипуляциям с целью вернуть его в наркологическую клинику. Он пообещал, что в этот раз все будет по-другому: «Она не будет разрешать мне употреблять, я не буду разрешать ей, мы поклялись и решили вызывать полицию, если кто-то из нас сорвется, она уйдет от меня, если я сорвусь». Уж сколько раз он обещал, что теперь все будет по-другому.
Он повесил трубку.
Я позвонил нескольким интервенционистам, которых рекомендовал доктор Роусон, и консультанту-психологу из «Хазельдена». Потом мне позвонил один из моих друзей, который высказал свои контраргументы по поводу этого подхода. Он не употреблял наркотики и алкоголь почти двадцать пять лет. Он сказал, что считает ошибкой как интервенцию, так и повторное помещение в реабилитационный центр. «Индустрия реабилитации подобна индустрии ремонта автомобилей, – сказал он. – Они хотят, чтобы вы возвращались снова и снова. И люди всегда возвращаются. Индустрия процветает, потому что никто не выздоравливает. Они говорят тебе: “Нужно продолжать”, – он горько засмеялся: – Вот чего они хотят. Мне нужно было дойти до предела, когда вокруг меня никого не было, ничего не было, я потерял все и всех… Вот чего это стоит. Ты должен остаться в одиночестве, сломленным, всеми покинутым, доведенным до отчаяния».
Да, возможно, действительно, такова цена. Да, велика вероятность, что не поможет ни интервенция, ни очередная попытка лечения в реабилитационном центре. Но был шанс, что это сработает.
Мы не собирались постоянно возвращаться. У нас не осталось ни эмоциональных, ни финансовых ресурсов, чтобы возвращаться сюда раз за разом. Мой мозг уже один раз взорвался в результате всех этих переживаний, и порой мне казалось, что это может повториться снова.
Но вот я сидел, обзванивая интервенционистов. В то время как Ник оставлял маловразумительные сообщения на наших телефонах. И после всех испытаний, через которые мы прошли, я все еще пребывал в растерянности, во мне привычно боролись мысли, внушенные извне, и мои собственные желания. Оставь его в покое, пусть он сам расплачивается за последствия своих поступков! Сделай хоть что-нибудь, чтобы спасти его жизнь!
Первый интервенционист, которому я дозвонился, заявил, что добивается успеха в 90 % случаев, после чего я поблагодарил его за уделенное мне время и повесил трубку. Может быть, он говорил правду, но я на этот счет сильно сомневался. Второй оказался несколько скромнее. «Никаких гарантий дать не могу, но можно попробовать», – сказал он. Он предложил следующий план действий: мы все – мать Ника и я, Карен, друзья Ника и его девушка, если она готова участвовать в этом, – должны выступить единым фронтом, постараться убедить его воспользоваться шансом и добиться его согласия на лечение в реабилитационном центре. Место в нем уже будет для него готово. Нужно склонить его к тому, чтобы немедленно сесть в машину и ехать в центр.
– Я не могу себе представить, что он согласится ехать, – сказал я.
– Часто такой натиск срабатывает, – объяснил он. – Психологическая подоплека интервенции состоит в том, что наркозависимый чувствует себя сломленным и уязвимым в присутствии семьи и друзей. Он может согласиться на лечение из-за чувства вины или стыда. Или потому, что близким удастся пробить построенную в его голове защиту и он сможет как бы со стороны взглянуть на свое истинное положение, ведь люди, которые его любят, не будут лгать. У них очень сильная мотивация – спасти его.
