Все эти события имели и практические последствия. Поскольку история об испытаниях, выпавших на долю нашей семьи, стала достоянием широкой публики, к нам стали обращаться друзья, и друзья друзей, и совершенно посторонние люди. По всей видимости, мою статью все еще читают, так как я продолжаю получать всё новые письма. Такое впечатление, что каждый второй из моих корреспондентов оказался в эпицентре той или иной версии жуткой ситуации, связанной с наркозависимостью – собственной, или ребенка, или супруга, или сестер и братьев, или родителей, или друзей. Часто они спрашивают совета. Но даже сейчас я даю советы очень осторожно, ничего определенного.
Я безоговорочно поддерживаю главную рекомендацию любой толковой кампании, направленной против наркотиков: начинайте рано говорить с детьми о проблеме наркотиков и обсуждайте ее постоянно. Иначе найдется кто-нибудь другой, кто займется их просвещением. Должны ли вы откровенно и честно рассказывать о своем опыте употребления наркотиков? Это решение каждый должен принимать самостоятельно, поскольку каждый родитель и каждый ребенок – уникальные личности. Я был бы очень осторожен и никогда не позволил бы себе воспевать злоупотребление наркотиками или алкоголем, я бы учитывал возраст детей и не давал бы больше информации, чем та, которую они могут понять и усвоить в данный момент. Но в конечном счете я не уверен, насколько важно, что и как вы расскажете им о своем опыте и расскажете ли об этом вообще. Гораздо большее значение имеют другие вещи. В какой момент я бы сам признался в этом своей семье? Я уверен, что детям не нужно знать все детали личной жизни родителей, но я никогда не стану лгать своим детям и честно отвечу на все их вопросы. Рано или поздно Джаспер и Дэйзи прочитают это. Эта информация их не удивит: они прошли через эти переживания. Мы постоянно разговариваем не только о Нике, но и о наркотиках вообще, о влиянии и давлении сверстников и о других сторонах их жизни. Они узнают об истории отца, который когда-то употреблял наркотики, и о цене, которую он за это заплатил. А историю своего брата они уже знают.
Более всего родители хотят знать, в какой момент ребенок уже не пытается экспериментально доказать, что он уже не обычный подросток, что не просто проходит определенный этап в своем развитии или совершает ритуал инициации. На эти вопросы нет ответа, поэтому я пришел к выводу, что лучше перестраховаться и вмешаться пораньше, не ждать, пока ребенок начнет представлять опасность для себя или других. Оглядываясь назад, я признаю, что хотел бы вовремя заставить Ника – пока он был достаточно молод и я имел законное право его принудить – пройти долгосрочную программу реабилитации. Если отправить ребенка или взрослого, неважно, в реабилитационный центр прежде, чем он будет готов и способен понять принципы выздоровления, это, может быть, и не убережет его от рецидива, но, судя по тому, что я наблюдал, это ни в коем случае не повредит, наоборот, может даже помочь. К тому же провести время в вынужденном воздержании в подростковый период, когда формируется личность человека, лучше, чем если бы это время было отдано наркотикам. Принудительное лечение в рамках эффективной программы позволяет достигнуть по крайней мере одной ближайшей цели. Оно удерживает ребенка от употребления наркотиков на то время, пока он проходит курс лечения. Чем меньше он употребляет, тем легче бросить, следовательно, чем дольше продолжается лечение, тем лучше для ребенка.
Куда отправить ребенка? Какую программу выбрать? Я бы с большой осторожностью подходил к программам, где практикуют жесткую дисциплину, хотя некоторым детям суровые условия помогают. Дело не в том, что я не могу понять импульсивного желания родителей отправить ребенка в исправительный лагерь типа армейского тренировочного. Родители просто сдаются и говорят: «Попробуйте вы исправить моего ребенка». Однако нет никаких убедительных доказательств того, что такие лагеря или аналогичные жесткие программы на самом деле помогают детям, зато часто бывает, что они травмируют их. Национальный институт юстиции финансировал одно исследование, которое должно было дать оценку деятельности исправительных лагерей, работавших в восьми штатах. Вывод исследования был следующим: «Типичные составляющие программы исправительных лагерей – дисциплина армейского образца, физические тренировки и тяжелый труд – не снижают частоту рецидивов». В докладе по изучению преступности в Канзасе, подготовленном Институтом Коха, отмечалось, что «страх заключения в исправительный лагерь не помогает сдержать преступность» и что в течение года после лагеря трое из четырех детей снова попадают в места лишения свободы. На своем сайте Национальная ассоциация психического здоровья сообщает, что «применение тактики запугивания и унижения для большинства молодых людей контрпродуктивно», что «у прошедших исправительные лагеря выше вероятность повторного ареста или повторный арест происходит быстрее, чем у других правонарушителей». Кроме того, если конкретизировать более серьезную проблему исправительных лагерей, то это «тревожные инциденты» жестокого обращения. Авторы исследования, проведенного в 1998 году в Джорджии Министерством юстиции США, делают вывод: «Модель полувоенного исправительного лагеря не только неэффективна, но и вредна». Помимо случаев смерти и жестокого обращения, в лагерях «создается опасная обстановка, которая часто чревата психологическими травмами». Это слова Майка Рьеры, автора и психолога, известного своей работой с подростками. Мы с Карен встречались с ним по поводу Ника. «Если гнев и растерянность, лежащие в основе проблем ребенка, загоняют внутрь, велика вероятность, что они приобретут патологическую форму, выражаясь в неспособности выстраивать отношения с другими людьми или в агрессивном, депрессивном или суицидальном поведении. Кроме того, жестокость порождает еще большую жестокость».
Что же тогда? Я слышал истории успеха от людей, которые отправляли своих детей в программы разного типа. Они могут осуществляться в стационарных и амбулаторных условиях. Это могут быть четырехнедельные программы, как в реабилитационном центре «Олхофф», в больнице Св. Елены, в Сьерра-Тусон, «Хазельдене» и других многочисленных учреждениях. Есть трехмесячные программы типа школы выживания для трудных подростков, шестимесячные программы вроде тех, которые предлагают «Олхофф», «Хазельден» и другие лечебные центры по всей стране, и годичные курсы реабилитации с одновременным обучением по программе старшей школы и послешкольным обучением. Долгосрочное пребывание в сообществах для бывших алкоголиков и наркоманов типа «Херберт-Хауса» изменило и, по сути, спасло жизнь многим наркозависимым. Не существует какого-либо единственно верного или простого ответа, так как никто не может сказать, что поможет тому или иному конкретному человеку. Очень трудно получить надежный профессиональный совет, но я бы приложил все силы, чтобы это сделать. Я бы настаивал на получении второго и третьего мнения специалистов. Я бы посовещался с докторами, психотерапевтами, консультантами-психологами – в школе и вне школы, предварительно убедившись в том, что они имеют опыт работы с детьми, употребляющими алкоголь и наркотики. Я бы критически оценивал их советы, памятуя о том, что это не точная наука и что каждый ребенок и каждая семья уникальны.
Практически во всех случаях решение отправить ребенка в реабилитационный центр помимо его или ее воли было самым трудным решением, которое когда-либо приходилось принимать родителям. Мать одного из одноклассников Ника рассказывала мне, что наняла человека, чтобы похитить своего семнадцатилетнего сына, который употреблял наркотики и торговал ими. Профессионалы схватили его и отвезли в наручниках в школу выживания для прохождения трехмесячного курса реабилитации. Она рыдала три дня. После прохождения программы у него был один рецидив, но теперь он говорит, что ее вмешательство спасло ему жизнь.
