Назавтра, в среду 23 февраля, в первые утренние часы ничто, казалось, не предвещало, что кабинет Гизо находится у власти последний день. Киселев полагал, что волна возмущения спала и не представляет серьезной опасности для правительства. «Вчерашние волнения, несмотря на настойчивые попытки возведения баррикад и демонстрацию самых враждебных намерений, – говорилось в его донесении, – не имели такого серьезного характера, как многочисленные прежние парижские бунты. Было очевидно, что нарушители порядка не были вооружены, не имели ни вожаков, ни знамени и стремились только к тому, чтобы удовлетворить свои деструктивные и враждебные власти инстинкты. Вчерашнее возмущение можно назвать восстанием сорванцов, поскольку основными участниками беспорядков явились молодые люди в рабочих блузах в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет, хитрые и дерзкие бездельники, которых всегда полно в столице»
[993].
Тем временем в районе Монмартра 1-й легион Национальной гвардии перешел на сторону восставшего народа с криками «Долой Гизо!», «Да здравствует реформа!» Вскоре против правительства выступили почти все остальные легионы. Именно поведение Национальной гвардии, по мнению Киселева, явилось фатальным для режима: оно «изменило природу бунта, а республиканская партия воспользовалась обстоятельствами, чтобы изменить порядок вещей»
[994].
Королева, напуганная поведением Национальной гвардии, умоляла короля отправить Гизо в отставку. В Тюильри прибыл министр внутренних дел Ш.-М. Дюшатель, которого король попросил привезти к нему и Гизо. В 14 часов 30 минут они были в Тюильри. В зале их встретили король, королева Мария-Амелия и их сыновья – герцог Немурский и герцог Монпансье. Российский дипломат так описывал эту сцену: «Король был очень взволнован. Он велел позвать королеву и принцев. В их присутствии он заявил, что скорее предпочел бы отречься от престола, чем отправить в отставку министров. Королева заплакала и на коленях просила склониться ко второму варианту. Герцог Монпансье поддержал это мнение; герцог Немурский смирился с ним с чрезмерным сожалением. Наконец, король спросил г-на Гизо, кого ему следует назначить главой кабинета. Министр посоветовал г-на Моле, желая прежде всего сохранить власть за консервативной партией
[995]. Король отправил за графом Моле. Королева и принцы в знак благодарности обняли г-на Гизо. Король, прощаясь с ним, сказал: “К вашей чести и к моему стыду”»
[996].
После встречи с королем Гизо возвратился в Палату депутатов, где медленно и торжественно сообщил: король только что поручил графу Моле сформировать правительство. «Удивление было огромным, – писал Киселев о реакции парламентариев на это известие, – и наиболее дальновидные почувствовали, что эта уступка перед бунтом приведет к самым фатальным последствиям. Это сообщение поразило Палату: левая ликовала, большинство же было в состоянии подавленности и отчаяния»
[997].
А что же столица? «Новость сразу же разлетелась по городу, и первой реакцией улицы было удовлетворение. Бунт на мгновение затих, но вскоре вслед за людьми, принадлежавшими к Движению
[998], все стали полагать, что было достигнуто слишком мало, и утверждали, что Моле немногим лучше Гизо и что он не умеет говорить, как Гизо», – сообщал Киселев
[999].
Время, однако, было упущено, и назначение главой правительства Луи Моле вряд ли могло кардинально изменить ситуацию. «Граф Моле […] приступил к формированию министерства, но его старания были тщетны, и к девяти часам вечера он продемонстрировал столь явные признаки слабости, что его отставка стала очевидной. Он, действительно, отказался от власти, и между одиннадцатью часами и полночью король послал за г-ном Тьером, который взял на себя обязательство сформировать министерство с одним лишь условием: чтобы в него вошел О. Барро. Король со всем согласился»
[1000].
Отставка Моле означала полное бессилие власти. Либеральные политики Адольф Тьер, лидер левого центра, и Одилон Барро, глава династической оппозиции, пытались не допустить разрастания восстания, но тем же вечером у резиденции Гизо на бульваре Капуцинов произошла трагедия. «Прибыв к министерству иностранных дел, толпа обнаружила там охранявшее его соединение 14-й линии, преградившее проход к зданию, – писал Киселев. – В ходе столкновения между толпой и войсками одним залпом линейных войск, явившимся ответом на спровоцированный выстрел из толпы, было убито и ранено пятьдесят человек
[1001]. Этот инцидент, интерпретируемый главным образом как фатальная ошибка […] стал сигналом к действию для тайных обществ и республиканцев, которые немедленно рассредоточились по всем кварталам с криками: “К оружию! Месть!”. С целью возбуждения народа через весь город в окружении факелов провезли повозку с телами погибших на бульваре Капуцинов». Киселев допускал, что этот инцидент являлся провокацией: «Сегодня говорят, что он был заранее спланирован вожаками бунта… Поговаривают, что эта повозка держалась наготове еще до этого события»
[1002]. В результате, по словам дипломата, бунт «приобрел черты всеобщего восстания, открыто возглавляемого демократическими обществами»
[1003].
Утром 24 февраля впервые раздались призывы к свержению короля и ликвидации монархии. «К восходу солнца в четверг, 24 февраля, тысячи баррикад заполнили Париж, – сообщал Киселев. – Армия, не получая приказа, бездействовала, но к девяти часам ей было приказано отступить. Именно тогда распространилась новость о формировании министерства Тьера – Барро. Несмотря на все усилия двух новых министров подавить восстание, их ждало поражение; их решение отвести войска могло только ускорить развязку. Именно тогда один из легионов Национальной гвардии направился к Тюильри, требуя отречения короля, который без колебаний отказался от престола в пользу своего внука, девятилетнего графа Парижского, при регентстве герцогини Орлеанской»
[1004].
