Не менее яркие наблюдения о короле оставил и Поццо ди Борго. Его мнение особенно интересно тем, что он не идеализировал ни персону самого короля, ни возглавляемый им режим. Кроме того, его оценка личности Луи-Филиппа – это, конечно, взгляд изнутри, поскольку граф практически всю свою карьеру пробыл во Франции и эта среда была для него родной. В то же время он – прежде всего дипломат, представляющий и отстаивающий интересы другого государства, и должен дать объективный анализ происходящего во Франции. Еще одним важным обстоятельством является независимость взглядов гордого корсиканца от настроений императора: как правило, дипломаты Николая, памятуя о его резком нраве, зачастую стремились доложить то, что государь желал услышать. В отличие от них Поццо ди Борго, находясь на государственной службе, умел совмещать независимость суждений с выполнением официальных функций. Не стремившийся в Россию, не жаждавший там богатства, славы, доходных чинов и поместий (этим-то он и раздражал самодержца, упрекавшего посла, что тот хорошо знал Францию, но совсем не знал Россию, в которой не бывал, а русского языка так и не выучил). Поццо ди Борго трезво оценивал события, происходившие во Франции, и личность самого короля Луи-Филиппа. В условиях натянутых отношений между Россией и Францией после Июльской революции это было очень важно.
С королем у Поццо ди Борго сложились весьма доверительные отношения, тем более что Луи-Филипп общению со своими министрами предпочитал беседы с членами дипломатического корпуса. Таким образом, российский посол имел прекрасную возможность узнать французского короля и изложить свое суждение о его личности в донесениях вице-канцлеру. Какой же портрет короля Луи-Филиппа живописал российский дипломат?
Притчей во языцех стала «буржуазность» Луи-Филиппа, о которой писали все его современники. Главное, чем он напоминал буржуа, была его страсть к деньгам. Поццо ди Борго критически относился к торгашескому духу, захлестнувшему Францию, и политике короля, оказывавшему этому всяческое содействие. Он писал Нессельроде: «Дух банка и коммерции, тщеславие парижской и провинциальной буржуазии – все это благодаря королю, который очень подходит буржуа. Желая им угодить, он ведет себя с ними фамильярно и простецки, он им расточает щедрые знаки внимания, он им повинуется, он передает им в руки бразды правления страной»
[226]. В то же время, как справедливо отмечал дипломат, такая политика приносила свои дивиденды в виде лояльности со стороны населения, прежде всего торгово-промышленных и финансовых кругов, поддерживавших политику короля: «Собственник и распорядитель более чем миллиардного состояния, которое он без труда увеличивает, он в курсе всех дел, и это обеспечивает ему преданность и усердие со стороны служащих, а также гарантирует послушность тех, кто жаждет получить какое-нибудь место. Его привычки, манеры, даже его чувства облегчают ему общение с народными массами, а его неоспоримая сноровка является в глазах простых людей одним из его главных достоинств»
[227].
Аристократу Поццо ди Борго заигрывания короля с «народом», даже с его очень состоятельными представителями, были явно не по душе. В то же время, по мнению посла, именно такой манеры поведения и должен был придерживаться Луи-Филипп, чтобы удержаться на троне и завоевать популярность в стране. Он писал вице-канцлеру: «Враги короля упрекают его за допущенные им ошибки и присущие ему слабости. И то, и другое справедливо, однако в том состоянии инертности и морального кризиса, в котором оказалась Франция, последствия этого не являются такими уж вредными, какими они были бы в обществе менее деморализованном, чем это. Даже может быть, если бы король имел больше положительных качеств, он меньше бы соответствовал тем людям и массам, которые его материально поддерживают на троне. Больше возвышенности души, тонкости чувств, негодования против оскорбления, искренности, одним словом, рыцарства, все это сделало бы его чуждым и несовместимым с нравами старых генералов, закаленных и разоренных Наполеоном, газетчиков, биржевиков, банкиров и амбициозных игроков, с нравами этих буржуазных нотаблей и лавочников, которые ведут себя в Тюильри как у себя дома, ничуть не смущаясь присутствия истинных аристократов, обладающих чувством превосходства и надменности»
[228]. В этом весьма кратком пассаже российскому дипломату удалось дать необычайно точное и полное описание социальной базы режима Луи-Филиппа.
Характеризуя «буржуазность» короля, Поццо ди Борго подметил еще одну характерную черту. Российский посол писал не просто о «буржуа», а о так называемых «нотаблях», или, как он их именовал, «буржуазных нотаблях». Действительно, король Луи-Филипп опирался не на буржуазию как таковую и не на весь «средний класс», как утверждали либералы-орлеанисты, а на нотаблей – «влиятельных людей», представителей финансовой, деловой и просвещенной элиты французского общества. Именно этот социальный слой являлся опорой режима Луи-Филиппа; именно нотабли управляли Францией в эти годы. Посол писал: «В ответ на политику короля новоявленные нотабли снабжают его всеми средствами, которые он требует, дабы гарантировать его власть и их верховенство»
[229]. Орлеанизм, то есть французский умеренный либерализм времен Июльской монархии, – это правительство элит; но это уже не аристократия родов, а аристократия нотаблей. Ее составляли старинные и богатые фамилии крупных торговцев, либеральная аристократия (как, например, герцог Л.-В. де Брой, не любивший Поццо ди Борго за его независимый нрав и «доктринерство»), юристы (Л. Моле), дворянство Империи (Н. Сульт, Жерар, Мортье), профессура Университета (Ф. Гизо, В. Кузен, Ф. де Вильмен). Как видим, проницательный дипломат сумел весьма тонко подметить эту важную особенность социальной базы Июльской монархии; современными отечественными и зарубежными исследователями Июльская монархия трактуется именно как «правление нотаблей».
Луи-Филипп очень хотел, чтобы его приняли, несмотря на революционное происхождение его власти, в королевские фамилии Европы. Традиционным средством достижения этой цели являлись династические браки. Таким образом, Луи-Филипп, как заботливый отец, мог устроить будущее своих многочисленных детей, а заодно стать полноправным членом европейской семьи монархов.
Любовь Луи-Филиппа к своей семье была общеизвестна, однако в глазах современников это являлось скорее недостатком, нежели достоинством. Поццо ди Борго так отзывался об этой стороне Луи-Филиппа: «Есть еще одна цель, которой король французов следует с неослабевающим желанием и упорством и которая составляет существенную часть его политики, – это обустройство своих семейных дел. Убежденный, что ему сложно, если не невозможно, соединиться родственными узами с дворами Севера
[230], он стремится обеспечить своим детям короны и троны Юга…»
[231]
