Однако для того чтобы эти брачные союзы состоялись, с самого начала правления Луи-Филиппу нужно было убедить европейских монархов, что Франция не вынашивает экспансионистских планов и собирается действовать на внешнеполитической арене строго в рамках Венской системы, стремясь стать полноправной участницей «европейского концерта». Такой умеренный и осторожный подход весьма импонировал Поццо ди Борго. Характеризуя внешнеполитическую линию Луи-Филиппа, он подчеркивал миролюбивые намерения короля и его стремление достичь европейской стабильности: «Он убежден, – писал он, – что война вызовет во внутреннем устройстве Франции такие изменения, что будет невозможно не опасаться самых опасных и самых фатальных последствий»
[232]. По словам российского дипломата, «король не хочет войны по единственной причине: он опасается, что она приведет к его собственному свержению»
[233]. «Луи-Филипп осознает свое положение; он понимает, что для того чтобы сохранить занимаемое им место, нужно исключить любые опасные и серьезные испытания; именно по этой причине он противится войне и всему, что может сделать ее неизбежной», – сообщал граф
[234].
Можно сказать, что Поццо ди Борго в некоторой степени оправдывал курс французского правительства на усиление вооруженных сил, воспринимая военные приготовления как меру оборонительного характера. Он отмечал: «Армия ни в коей мере не нацелена на наступательные действия… Даже войска, сосредоточенные на границе с Пиренеями
[235], не собираются воевать. Следовательно, Франция не дает поводов для беспокойства; она не хочет потрясать спокойствие других держав; единственным оружием Франции является ее моральное влияние, а также пыл ее публицистов и пропагандистов»
[236].
Однако именно деятельность «пропагандистов» очень беспокоила Поццо ди Борго. Несмотря на то что в области внутриполитических преобразований Луи-Филипп решительно занял очень умеренную линию, представленную на политическом небосклоне группой Сопротивления, сторонники более активного реформирования общества, группировавшиеся под знаменами группы Движения, особенно в первые годы Июльской монархии, имели весьма прочные позиции. По словам российского дипломата, король и его министры, прекрасно осознавая опасность призывов к войне и в целом революционной пропаганды, не могли активно им противодействовать, ибо эта «пропагандистская война», полагал посол, заложена в самих «основах Июльской революции и пагубных доктринах, которые она освящала»
[237]. Как видим, Поццо ди Борго справедливо отмечал влияние на политику Луи-Филиппа такого фактора, как общественное мнение, которое король должен был учитывать, по крайней мере в первые годы своего правления. Посол докладывал Нессельроде: «Король очень хорошо понимает опасность революционной пропаганды, особенно с тех пор, как ею занялась республиканская партия. Тем не менее он не рискнет ее отрицать и не будет бороться с ней во всеуслышание, дабы не оказаться в прямой оппозиции духу Июльских дней и настроениям некоторых из своих министров…»
[238]
Действительно, широкие круги французского общества были настроены в пользу масштабных внешнеполитических акций, призванных восстановить былое влияние и престиж Франции в Европе; французы жили в плену «наполеоновской легенды», активно поддерживавшейся самим правительством Луи-Филиппа, и результаты этого несоответствия национальных чаяний и компромиссного политического курса правящих кругов в полной мере проявились в 1848 г.
Пока же, в начале 1830-х гг., Поццо ди Борго упрекал короля в заигрывании с оппозицией, в политической недальновидности по отношению к своим оппонентам. Показателен разговор, состоявшийся между королем и послом в первый день 1834 г., когда в самый канун праздника в проправительственной газете «Journal des Débats» была опубликована статья, направленная против русской политики на Востоке. Луи-Филипп, желая сгладить негативное впечатление от этой публикации, произнес буквально следующее: «Те, кто возглавляют газету, являются людьми богатыми, независимыми от меня и моего правительства. Хотя обычно они нас поддерживают, зачастую мы выступаем объектом критики…»
[239] Любопытный момент: то, что так неприятно поразило Поццо ди Борго и с его точки зрения свидетельствовало о слабости короля, мы бы могли воспринять как настоящее торжество принципа свободы прессы (хотя в 1835 г. во Франции были приняты законы, ограничивающие деятельность печатных органов).
По мнению посла, одна из ошибок Луи-Филиппа, стремившегося сохранить власть, заключалась в том, что он не прилагал серьезных усилий для укрепления своих позиций: «…король желает мира и, однако, не сопротивляется мерам, которые могут привести к войне… Слабость короля и состав его правительства не представляют никаких гарантий против событий, которые могут подвергнуть Европу опасности и поставить ее под ружье»
[240].
Не только парламентская и внепарламентская оппозиция доставляла хлопоты Луи-Филиппу; часто он не мог найти общего языка с членами правительства, регулярно сетуя графу на «амбиции и интриги его собственных министров»
[241]. Поццо ди Борго писал Нессельроде об одной из своих встреч с королем, состоявшейся в Зале Совета в Тюильри: «Рассказывая мне о сложностях, которые зачастую ему доставляют министры, он мне сказал: “Вы не представляете, как часто я вижу за этим столом главу оппозиции!”»
[242]
Конечно, в этих словах короля присутствовала доля лукавства. Луи-Филипп был королем в высшей степени умным, активным, но властным и мелочным; он хотел решать все дела сам. «Система короля по отношению к своему Совету может заключаться в следующем изречении: “разделять, чтобы властвовать”»
[243], – так характеризовал политическую концепцию Луи-Филиппа Поццо ди Борго. В донесении Нессельроде от 8 (20) июня 1834 г. он писал: «Луи-Филипп, опираясь на новую Францию, Францию доктринерскую, промышленную и буржуазную, придерживаясь либеральных принципов правления, введенных в практику людьми гнусными и раболепными, обладает почти безграничной властью в стране»
[244].
