Выступая 5 октября 1835 г. в Лазенковском дворце перед депутацией польских горожан, Николай заявил: «Если вы будете упрямо лелеять мечту отдельной, национальной, независимой Польши и все эти химеры, вы только накличете на себя большие несчастия. По повелению моему воздвигнута здесь цитадель, и я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город, я разрушу Варшаву и уж, конечно, не я отстрою ее снова». Император добавил: «Мне тяжело говорить это вам, очень тяжело Государю обращаться так со своими подданными, но я говорю это вам для вашей собственной пользы. От вас, господа, зависеть будет заслужить забвение происшедшего. Достигнуть этого вы можете лишь своим поведением и своею преданностью моему правительству»
[348].
Эта речь была воспринята на Западе крайне негативно. В отчете III отделения за 1835 г. сообщалось: «Нисколько не удивительно, что речь сия ни англичанам, ни французам не понравилась. Исказивши ее и дав ей превратный смысл, они наполнили журналы своими порицаниями, даже грубыми ругательствами. Одна из сих статей, быв по Высочайшему убеждению перепечатана в нашей официальной газете, чрезвычайно всех изумила… И из-за этой речи, в которой является лишь твердое намерение Государя сохранить должный порядок в подвластном ему государстве и в то же время желание сделать подданных своих счастливыми, английские и французские журналы вывели какую-то ужасную драму нынешнего времени, со всеми принадлежащими к ней ужасами: варварства, жестокости, тиранства и разрушения»
[349]. Как отмечалось в Отчете, в общественном мнении России даже бытовало мнение, что «таковое действие не может оставаться без отмщения и что последствием сего будет война с Францией»
[350].
До войны, как известно, не дошло, но отношения между Россией и Францией в эти годы были весьма напряженными. Барон Ф.И. Бруннов, ставший в 1839 г. послом России в Великобритании, так излагал наследнику престола цесаревичу Александру современные отношения между Россией и Францией: «Сношения наши с Тюильрийским двором… ныне как бы не существуют. Государь не доверяет прочности существующего во Франции порядка вещей…»
[351]
Несмотря на стремление короля Луи-Филиппа нормализовать отношения с Россией, дабы обеспечить Франции полноправное место в «европейском концерте» государств, французы к нашей стране относились настороженно по причинам не только идеологического, но и внешнеполитического свойства. Как только Россия усиливала свои позиции, сразу же актуализировалась тема реальной или мнимой «русской угрозы». Причем русофобская волна не шла сверху, не была инспирирована властью в лице короля или министров, хотя такие настроения были распространены среди значительной части французских политиков. Русофобия стала модным явлением. Играя на антирусских настроениях, можно было заработать политические очки, сделать имя, завоевать популярность и голоса избирателей, а также преуспеть финансово. Эта деталь была верно подмечена в отчете III отделения. В документе сообщалось, что часть антирусских нападок во Франции публиковались по причине личной выгоды: «Примером последнему может служить профессор славянской литературы в Парижском коллегиуме Киприян Роберт, который, вопреки прежним своим мнениям о России, ныне обнаруживает к нам самую непримиримую ненависть. Причина этой перемены заключается в том, что журналисты провозгласили его приверженцем России, а потому и лекции его оставались без слушателей; избрав же направление, согласное с духом времени, он снова привлек к себе слушателей»
[352].
1 января 1834 г., когда члены дипломатического корпуса поздравляли короля с Новым годом, между Луи-Филиппом и послом Поццо ди Борго состоялся разговор на отнюдь не праздничную тему: в самый канун Нового года в проправительственной газете «Journal des Débats» была опубликована статья, направленная против русской политики на Востоке. Луи-Филипп, желая сгладить негативное впечатление от этой публикации, сказал российскому дипломату: «Те, кто возглавляют газету, являются людьми богатыми, независимыми от меня и моего правительства. Хотя обычно они нас поддерживают, зачастую они нас критикуют…»
[353]
Распространяемые прессой антирусские настроения становились предметом широкой гласности и постепенно укоренялись в массовом сознании. Тем более что о стране, далекой и неизвестной, было легче всего сообщать всяческие нелепицы и формировать в нужном направлении общественное мнение. Россияне, посещавшие Париж, обращали на это внимание. В частности, журналист и писатель В.М. Строев, оказавшийся в Париже в 1838–1839 гг., отмечал, что газетные утки – «статьи чисто выдуманные, для возбуждения ужаса на бирже или в гостиных»
[354], про Россию и русских «выдумывать легче всего, ибо нас в Париже совсем не знают… Тут обширное поле французскому воображению: оно создает какое-то небывалое царство под именем России и печатает об нем глупейшие басни»
[355]. Историк М.П. Погодин, тогда же оказавшийся во Франции, по дороге из Марселя в Париж разговорился в дилижансе с двумя попутчицами-старушками, проявившими абсолютную невежественность в отношении России и задававшими «смешные» вопросы о том, «…есть ли у нас постели, раздеваемся ли мы, ложась спать… О холоде нашем и говорить нечего»
[356]. Причем Россию плохо знали не только обыватели, но и зачастую интеллектуально искушенные люди. Так, знаменитый писатель Александр Дюма-отец во время разговора с актерской четой Каратыгиных, навестивших его в Париже в 1845 г., назвал Бородинскую битву Полтавской
[357].
В целом, если судить по отзывам наших соотечественников, русофобские настроения были весьма распространены во французском обществе. Так, Погодин сообщал, что воздержится от визита к Адольфу Тьеру: «Тьер не расположен, говорят, к России: не пойду к нему»
[358]. Из журналистов, благожелательно настроенных к России и даже выступавших за союз с ней в противовес усилению влияния Великобритании, Строев называл лишь редактора республиканской «National» Арманна Карреля, погибшего на дуэли от руки Эмиля Жирардена (тогда журналистскую среду Франции охватила настоящая дуэльная лихорадка)
[359].
