Тем не менее российское правительство было обеспокоено поисками достойного ответа на нашумевшую книгу-памфлет. В нравственно-политическом отчете III отделения за 1843 г. отмечалось: «…два опровержения на сочинение Кюстина уже вышли в свет
[409], одно еще выйдет. Но самым беспристрастным изобличителем наглой клеветы Кюстина будет его соотечественник Оже (Auger), природный француз, который с 1814 до 1817 г. находился на русской службе. Движимый благодарностью к гостеприимной России, он печатает свое путешествие и в нем на каждом шагу опровергает Кюстина»
[410].
Ипполит Оже был автором многих романов и драм о России. В 1814 г. в Париже его заметил капитан Измайловского полка Корсаков, который, подобно большинству молодых русских офицеров, ощущал себя в столице Франции не завоевателем, а путешественником. Оже принял предложение вступить юнкером в Измайловский полк. Прибыв в Петербург, он познакомился с Филиппом Филипповичем Вигелем, в будущем автором знаменитых «Записок». Зиму 1814–1815 гг. Оже провел в веселье, играя комедии у родственников Вигеля, Тухачевских, приобщаясь к русской литературе через Д.Н. Блудова, будущего министра Николая. Его друзьями в полку были Павел Демидов и Николай Строганов; он дружил с Михаилом Сергеевичем Луниным. В сентябре 1816 г. он покидает Россию и возвращается во Францию, где занимается переводами, однако денег не хватало, и в итоге Оже, как и многие другие, обращает свой взор на Россию
[411].
Все связи с русскими к 1840-м годам Оже растерял. Через Свечину он получил аудиенцию у Баранта, однако встреча оказалась не очень теплой. Барант спросил его: «Что вы собираетесь делать в России? На французов там сейчас косо смотрят… Русские сегодня совсем не те, что были прежде». Оже требовалось минимум 4000 франков, чтобы совершить путешествие и жить в России в течение нескольких месяцев. И тогда, как бог из машины, летом 1843 г. появился старый друг Вигель, ставший надворным советником и бывший в фаворе. Он сообщил Оже, что Кюстин «сильно навредил его соотечественникам». Вигель предложил Н.И. Гречу, находившемуся тогда в Париже, опровергнуть «Россию в 1839 году» пером Оже. Греч направил Оже к Я.Н. Толстому и написал Дубельту, правой руке Бенкендорфа, что нашел человека, который напишет опровержение работы Кюстина. Греч планировал совместно с Оже написать водевиль «Путешествие в Россию» («Voyage en Russie»), в котором высмеивался бы маркиз де Кюстин. Предполагалось поставить пьесу на сцене парижского театра De la Porte St. Martin. Греч просил денег на постановку у III отделения; Николай I распорядился удовлетворить просьбу литераторов
[412].
1 января 1844 г. Оже отправился в путь, сначала до бельгийской границы, потом по железной дороге в Берлин, и прибыл в Петербург с авансом в 1000 франков от Греча. Он был принят Алексеем Николаевичем, сыном Греча. Бенкендорф, в отличие от Дубельта, обошелся с ним вежливо. (Дубельт же в присутствии Оже сказал своему подчиненному: «Греч отправил к нам этого господина, присутствие которого явно неуместно»
[413].) Оже снова сблизился с семьей Блудовых, был представлен Вигелем приехавшему из Парижа князю Вяземскому, который встретил его весьма любезно; князю Одоевскому. Однако Блудов и Уваров отсоветовали Оже написать опровержение книги Кюстина
[414], и все отношения Оже с Третьим отделением были внезапно прерваны
[415]. Оже в своих мемуарах, опубликованных спустя десять лет после его смерти в 1891–1892 гг., утверждал, что работал над опровержением книги Кюстина, но сжег рукопись по приказанию Бенкендорфа
[416]. В России Оже оставался до весны 1846 г., а в 1856–1859 гг. еще раз побывал в нашей стране
[417].
«Наш ответ Кюстину» вполне мог бы выйти из-под пера величайшего романиста – Оноре де Бальзака, решившего в самый разгар полемики отправиться в Петербург к своей возлюбленной Эвелине Ганской. Этой поездкой решили воспользоваться российские дипломаты, прежде всего поверенный в делах России во Франции Н.Д. Киселев. В шифрованной депеше Нессельроде от 24(12) июля 1843 г. сообщалось: «…идя навстречу денежным потребностям г. де Бальзака, можно было бы использовать перо этого автора, который сохраняет еще некоторую популярность здесь, как вообще в Европе, чтобы написать опровержение враждебной нам и клеветнической книги г. де Кюстина»
[418].
Российские дипломаты рассуждали весьма здраво и правильно понимали ход мыслей Бальзака, всегда мечтавшего о большой государственной деятельности, желавшего утвердиться в Петербурге и достичь там того, что ему не удавалось в Париже Луи-Филиппа: стать влиятельным политическим деятелем. Одновременно он стремился разделить с Ганскими и Мнишками обладание целыми уездами Киевщины, Подолии и Волыни
[419].
Однако ставка на Россию оказалась одной из последних иллюзий Бальзака: он явился в Россию не вовремя, а именно сразу после выхода в свет книги Кюстина. Придворные круги Петербурга, обжегшись на приеме Кюстина, официально игнорировали Бальзака
[420]. Он был на сильнейшем подозрении у петербургских властей и как бы отвечал перед ними за Кюстина. После пережитого полуофициального «бойкота» в петербургском свете Бальзак заметно охладел к Николаю, хотя до этого преклонялся перед ним, говоря, что личность императора «успокаивала его тревоги за будущность Европы»
[421].
Его записки о путешествии в Россию содержат не слишком радостные впечатления, облеченные, впрочем, в юмористическую форму: «Немало глупцов утверждало, что его величество император всероссийский возымел мысль опровергнуть книгу г. Кюстина каким-либо французским пером и предложил мне за это достаточное количество крестьян во время моего пребывания в Петербурге. Заявляю поэтому, что мне действительно пришлось видеть императора Николая на расстоянии пяти метров (когда писатель присутствовал на военном параде в Красном Селе – единственная любезность, оказанная Бальзаку правительством. – Н. Т.), что меня он никогда не видел, а стало быть, и не говорил со мной…» Именно тогда Бальзак назвал Николая «калифом в мундире» и писал, что «падишах Стамбула в сравнении с русским царем – простой супрефект»
[422].
