Баранта поразило, что столь заметные результаты в Крыму были достигнуты за столь короткий срок. Еще тридцать лет назад, пишет дипломат, этот «замечательный край» населяли татары, совсем не занимавшиеся его развитием. Они не возделывали почву, не строили дороги, имели скудные урожаи яблок и груш, выращивали табак, кое-где сеяли пшеницу, но все это исключительно для своего потребления. Татары, по словам Баранта, вообще не отличались трудолюбием, довольствовались малым и зарабатывать деньги своим трудом могли только под угрозой голодной смерти
[589]. Можно сказать, что Барант в этом отношении воспроизводит европейские стереотипы о татарской лени, не учитывая, что исламской культуре свойственно особое отношение к предпринимательству, отличное от трудовой этики протестантизма
[590]. Как справедливо подметил крымский исследователь Н.И. Храпунов, «леность» была маркером «нецивилизованных» народов, поэтому европейские и российские интеллектуалы приписывали ее жителям разных краев – от Малороссии до Египта
[591]. При этом с российскими властями у татар, по наблюдениям дипломата, сложились весьма добрососедские отношения. Власти уважали традиции, обычаи и религию татар, не делали ничего, чтобы их «шокировало и скандализировало»
[592], а татары, со своей стороны, не имели никаких политических претензий и жили спокойно и счастливо
[593].
Как и А. Оммер де Гелль, Барант был убежден, что главная заслуга в превращении Крыма в цветущий сад принадлежала генерал-губернатору графу Воронцову; именно он, по мнению посла, ввел моду на Крым. «Знатные вельможи из Петербурга и Москвы захотели иметь дома в этом красивом краю, жить в этом мягком климате; иметь те продукты, которые до сего получали из Италии или Прованса. С этого момента побережье перешло из состояния дикости в состояние цветущего сада»
[594].
Успехи Воронцова, по мнению Баранта, во многом были связаны с тем, что он являлся человеком западного склада ума. Михаил Семенович родился в семье дипломата, образование получил в Англии, там усвоил западные манеры и, видимо, английскую практическую хватку, а заодно и «свободу духа, мало знакомую в России», при этом преданно служа императору. Будучи очень богатым человеком – по словам Баранта, у него было более миллиона рублей ренты, – и не испытывая привязанности к столице, все свои огромные доходы он вкладывал в развитие Новороссийского края. Как писал французский дипломат, в том случае, когда государственных денег не хватало, он покрывал общественные расходы из своих личных средств
[595].
Граф Воронцов, подчеркивал Барант, был умелым администратором и крепким хозяйственником, который своей кипучей энергией превращал пустующие земли в цветущие сады и виноградники, строил дворцы и дороги: «Граф Воронцов, подающий пример другим, имеет собственность в различных частях побережья. В Алупке он строит замечательный замок. В Массандре у него виноградники и питомники… Вдоль побережья проложена дорога. Он хочет привезти сюда сорта винограда из всех стран мира». Несмотря на то что Воронцов пригласил в Крым виноградарей из Бургундии и Медока, относительно винодельческих проектов графа Барант был настроен весьма скептически, полагая, что высокого качества вин, несмотря на все старания, в Крыму получить не удастся, да и стоить они будут гораздо дороже импортных. Он писал, что начинания Воронцова в Массандре – «все это роскошь и скорее фантазия богатых людей, нежели полезное предприятие»
[596]. Посол полагал, что Воронцову надо было бы обратить внимание не на производство вин экстра-класса, а сосредоточиться на массовом производстве недорогого вина, которое находило бы широкий сбыт и тем самым стало кумулятивным механизмом роста экономики. Но Барант тут же оговаривался: такого массового потребителя в Крыму еще не было, и в этом он видел главную проблему для развития всей Новороссийской губернии. Он справедливо отмечал, что Крым пока еще был всего лишь «новой фантазией», забавой для части аристократов, а благосостояние края могло быть связано только с развитием массового производства и массовой колонизацией. Барант подчеркивал, что сам граф Воронцов это прекрасно осознает, и приводил в пример его эксперимент в Магараче, когда земля сдавалась в аренду небольшими участками. Арендаторы земли становились ее полноправными собственниками только после того, как сажали на своих землях определенное количество предписанных сортов винограда.
Как администратора Баранта особенно интересовали финансовая и хозяйственная составляющие деятельности графа Воронцова. Так, он отмечал, что возведение дворца в Алупке, который, на взгляд дипломата, представлял собой настоящий феодальный замок, а не загородный дом, уже стоило Воронцову многие миллионы. При строительстве дворца использовался в основном труд оброчных крестьян из Владимирской и Московской губерний. Но Воронцов, по словам Баранта, выправил крестьянам паспорта, за которые они должны были уплатить по 30 руб., имели возможность зарабатывать по 800 руб., работая каменщиками и плотниками. В таком подходе к труду Барант усматривал «дух истинного либерализма»
[597].
Если император Александр I, по словам Баранта, был очарован красотой этих мест, особенно Ореандой (как и сам посол), то Николай I не испытывал восторга по отношению к Крыму. Когда в 1837 г. императорская семья посетила Крым, ни Ореанда, ни в целом побережье его не очаровало, а императорское нерасположение к Крыму стало темой нескольких весьма любопытных разговоров между государем и послом
[598].
Конечно, Николая Крым весьма интересовал, по крайней мере в одном очень важном аспекте – военном. Именно поэтому Севастополь стал главной целью путешествия французского дипломата. Там для проживания ему выделили «павильон», который занимал император Николай во время своего визита в Севастополь. Этот павильон построили на месте «барака», где ранее останавливалась императрица Екатерина II. Севастополь, отмечает Барант, «это мощный морской порт, имеющий большое значение на Черном море, возрастающее день ото дня»
[599].
