В 1835 г. Франция, как мы знаем, направила в Петербург нового посла, теперь штатского – барона Проспера де Баранта. Будучи предельно любезным с послом ненавистного ему Луи-Филиппа, Николай не упускал возможности задеть честолюбие Баранта и показать ему свое истинное отношение к режиму Июльской монархии, а заодно продемонстрировать чувство гордости за победы, одержанные над Наполеоном. Например, такой случай представился в середине июля 1836 г., когда посол присутствовал на организованном в Кронштадте смотре 26 трехпалубных кораблей. Изучая список кораблей, Барант сразу обратил внимание на весьма показательную деталь: большинство судов были названы в честь побед, одержанных русскими над французами. Император, видя, как внимательно посол изучает список, подошел к нему и дружелюбно сказал: «Я думаю, Вам еще сложно бегло читать по-русски, давайте-ка, я Вам помогу». Первым в списке значился корабль с гордым названием «Березина». Николай, как бы пытаясь сгладить впечатление, поспешил успокоить посла, заметив: «В ваших эскадрах есть «Аустерлиц» и «Фридлянд»; все гордятся воспоминаниями о военной славе. Все это очень просто». – «Это свойственно всем нациям, сир, – ответил Барант, – и мы также умеем чтить наши победы». Хотя колкий подтекст этого разговора был очевиден, Барант в донесении сделал все-таки вывод, что в словах императора не было «ничего ранящего»
[971].
К 25-летнему юбилею Бородинской битвы было приурочено начало строительства второго Храма Христа Спасителя в Москве. Строительство первого храма было начато еще при Александре I: 25 декабря 1812 г., когда последние наполеоновские солдаты покинули пределы России, император подписал Высочайший Манифест о построении церкви в Москве, лежавшей в то время в руинах. Храм задумывался как коллективный кенотаф воинов Русской императорской армии, погибших в войне с Наполеоном, – на стенах храма начертаны имена офицеров, павших в Отечественной войне 1812 г. и Заграничных походах. 12 октября 1817 г., в пятилетнюю годовщину ухода французов из Москвы, в присутствии Александра I был заложен на Воробьевых горах первый храм по проекту Витберга. По восшествии на престол Николая I строительство пришлось остановить из-за растрат.
Торжественная закладка нового собора произошла в день 25-ле-тия Бородинского сражения – в августе 1837 г. На церемонии присутствовали митрополит Филарет, император Николай I, великие князья Александр Николаевич и Михаил Павлович. Строительство второго храма велось по проекту архитектора К.А. Тона и продолжалось почти 44 года, с 23 сентября 1839 г. по 26 мая 1883 г., когда храм был освящен.
В наследство от старшего брата досталась Николаю и задача увековечить память М.И. Кутузова и М.Б. Барклая-де-Толли, скончавшихся в 1813 и 1818 г. соответственно. Император Александр издал соответствующий рескрипт 23 сентября 1818 г. Однако скульпторы Императорской Академии художеств отказывались от участия в конкурсе на проект памятников, поскольку в нем содержалось обязательное условие изобразить военачальников в современных военных мундирах, а не в туниках или античных мантиях, как было принято в те времена. Поэтому даже через полгода после открытия конкурса не было представлено ни одного эскиза памятника. Модели памятников поручили изготовить немецкому скульптору Эдуарду Лауницу, однако его работа не была принята, поскольку ему не удалось создать убедительный образ русских полководцев. В 1829 г. Николай во исполнение воли брата организовал конкурс на создание памятников Кутузову и Барклаю-де-Толли, в котором приняли участие вернувшиеся из Рима скульпторы Б.И. Орловский и С.И. Гальберг. Выбор пал на эскиз Орловского, и он в январе 1830 г. начал работу над памятниками.
По предложению Монферрана постамент к памятнику вначале предполагалось сделать из красного гранита и украсить бронзовыми барельефами, Орловский предполагал выполнить их из менее помпезного и более дешевого северного гранита, но в итоге Николай I принял вариант архитектора В.П. Стасова. Постаменты в исполнении известного каменотеса С.К. Суханова были изготовлены из полированного гранита весной 1837 г. Монферран предложил выполнить надписи на постаментах накладными бронзовыми буквами, однако Орловский, указав на непрочность этого варианта, решил высечь буквы на камне.
Сами памятники были отлиты известным мастером В.П. Екимовым в литейной мастерской Академии художеств: в 1832 г. – скульптура Кутузова, в 1836 г. – Барклая-де-Толли.
Под руководством архитектора К.А. Тона статуи были установлены на постаменты: 30 мая 1837 г. – фигура М.И. Кутузова, 15 июня 1837 г. – М.Б. Барклая-де-Толли. Торжественная церемония открытия памятников состоялась 25 декабря 1837 г. в честь 25-й годовщины победы в Отечественной войне. На церемонии присутствовали вся императорская семья и многие знаменитые особы. Через несколько дней памятникам были отданы воинские почести.
В целом празднование годовщин Бородинской битвы было для Николая важнейшим событием, когда можно было в очередной раз продемонстрировать мощь России, апеллируя к славным временам.
26 августа (7 сентября) 1839 г. во время празднования Бородинского сражения на Бородинском поле был торжественно открыт монумент-часовня, а также проведена реконструкция Бородинского сражения (29 августа (10 сентября)), на которых присутствовал император. Практически ни один представитель дипломатического корпуса на эти торжества допущен не был, что очень насторожило дипломатов. Очень неоднозначно был воспринят ими и текст приказа Николая I, произнесенного перед войсками, собравшимися на поле битвы. Какие же слова шокировали Европу? «Ребята! Перед Вами памятник, свидетельствующий о славном подвиге ваших товарищей! Здесь, на этом самом месте, за 27 лет перед сим надменный враг возмечтал победить русское войско, стоявшее за Веру, царя и Отечество! Бог наказал безрассудного: от Москвы до Немана разметаны кости дерзких пришельцев – и мы вошли в Париж. Теперь настало время воздать славу великому делу»
[972]. Казалось бы, слова не воинственные, обращенные к славному прошлому, о том, что необходимо помнить о заслугах России. Но в условиях роста русофобских настроений в Европе эти слова могли восприниматься европейцами чуть ли не как прямая угроза. Вот как описывал Барант впечатление, произведенное на него этим приказом: «Общество смотрит с удивлением, осуждением и печалью на поступок, который может иметь очень серьезные последствия, ибо вызовет большое раздражение во Франции. Все те члены дипломатического корпуса, которые остались в Петербурге, сожалеют об этом происшествии, которое может нарушить отношения двух держав и осложнить и без того непростое положение дел». По словам дипломата, даже Нессельроде был «…весьма смущен и опечален демонстрацией, столь мало соответствующей его политическим взглядам […] Не в моих силах было сделать вид, будто я не придаю этому приказу никакого значения. Он произвел здесь такое сильное впечатление, что, выкажи я равнодушие, это было бы равносильно занятию определенной позиции, на что я вовсе не имею указаний»
[973]. Впрочем, бородинский инцидент не произвел радикальной перемены в отношениях между Россией и Францией, и так неважных. Спустя два года Барант, как мы знаем, был вынужден покинуть Петербург, а граф П.П. Пален – Париж…
