Однажды вечером меня навестил мой молодой друг – блестяще образованный, скромный, трудолюбивый ученый-бактериолог. Всю войну он занимал ответственный пост на фронте, затем получил должность в одной из крупнейших столичных больниц. Окружающие любили и уважали его за честный труд и благородный характер. Теперь даже этот всегда спокойный жизнерадостный человек, стойко сносивший революционные потрясения и лишения, был встревожен. В конце концов это произошло: на моего друга тоже упала тень подозрения. Теперь он ждал, что его сместят с должности, то есть, что он окажется на улице. В чем же причина? Приведу наш разговор:
– Как Вам известно, некоторые рабочие недели отводятся у нас под различные сборы на благотворительные цели. Только что прошла «детская неделя». Процедура сдачи средств государственными работниками очень проста: у нас просто вычитают из зарплаты некую сумму неустановленного размера. А Вы знаете, что зарплата небольшая, поэтому мало кого радуют такие сборы, кроме того, мы не уверены, куда на самом деле идут эти средства. На недавнем собрании по поводу «детской недели» я и задал вопрос о том, кто стоит во главе сбора средств. Этого мне делать не следовало. Мне дали резкий ответ, что меня это не касается, но что я могу быть уверенным в том, что деньги пойдут куда надо. Сам тон сказанного дал понять, что я уже могу начать прощаться с должностью.
– Не может быть, чтобы они так поступили с Вами, это же не преступление… Разве никто из начальства не может вступиться за Вас? Или у Вас есть неприятели среди руководства?
– Нет, профессор, мой директор тут не поможет, хотя он и является одним из лучших людей, которых я только знал, и отношения между нами в высшей степени дружеские и доверительные. Здесь вмешались другие обстоятельства, тот самый произвол, который окружает нас повсюду. Есть и еще одна причина. Серьезные сокращения в бюджете оставили многих врачей без работы. Они пытаются выбить себе должность, подключая связи и плетя интриги против тех, чье место они хотят занять. И моей ситуацией тотчас же воспользуются: они просто ждали повода, я сразу это почувствовал.
– Получается, даже среди врачей нельзя говорить о профессиональном братстве?
– Увы, и во врачебных кругах встречается много нелицеприятного. Вы знаете меня много лет, профессор, знаете, что я не ненавистник евреев, но в такой ситуации будет честным признать, что в евреях сильнее, чем в ком-либо другом, проявляется отсутствие чувства чести и предательский дух.
Мой тихий кроткий друг, как и профессор-историк, как и ученый-византинист, не из тех, кто восстает против власти. Им свойственна уже описанная мною душевная черта: они покорно, не геройствуя, склоняются под ударами судьбы, как и большинство людей – до поры до времени. Нельзя забывать о том, что даже у обессиленного революционной бурей и нищетой человека терпение может иссякнуть. И, возможно, этот момент в интеллектуальных кругах скоро наступит. Неопределенность современной жизни, невзирая на немного улучшившееся материальное положение, скорее даже вследствие его, является невероятным испытанием для душевных сил, соизмеримым с волнениями революции и войны.
Сейчас, в мирные дни без сильных потрясений, когда улегся экстаз революционной бури, стало окончательно ясно, что ответственность за произвол лежит полностью на кровожадном правительстве, сеющем более чем когда-либо анархию и моральное разложение. Даже самый покорный житель страны должен осознать, что большевики бездумно упустили свой исторический шанс. Теперь можно смело вынести это заключение. Большевики не просто остановили движение к утверждению законного общественного порядка, оберегающего от произвола, – а к этой цели, созвучной естественному человеческому инстинкту, долгое время шли все разумные силы страны, большевики цинично растоптали все достигнутое и повернули развитие вспять. Играя классовыми теориями, классовыми инстинктами, классовой ненавистью на рынке социалистических утопий и бирже политических доктрин, спекулянты в открытую продали ключевые ценности, необходимые для получения главного капитала – цивилизованного общества – каким бы «пролетарским» это общество ни хотело быть.
* * *
Наблюдая за действиями русских олигархов и их пособников, невольно задаешься вопросом: где проходит граница между нормальным психическим состоянием и безумием? Если обратить взор назад, на бурный революционный период, и послушать рассказы очевидцев о неописуемой жестокости тех лет, то этот вопрос встает еще более остро. Сами русские часто его обсуждают.
Мне представляется, что могло бы получиться масштабное и перспективное исследование, если бы ученые собрали обширный и надежный материал для освещения психологии революции, пока еще живо поколение людей, так или иначе участвовавших в тех событиях. Пока нам мало известно о волнообразных процессах, которым подчиняется движение масс, периодах затишья и разрушительной активности в народе, но именно эти знания могли бы проложить путь к выделению такой отрасли науки, как «социально-духовная гигиена», заслуживающей особого внимания общества.
Меня (хотя я не специалист) поразило сходство между экстатическим состоянием, наблюдающимся в моменты безумия, и общим настроением, на долгие революционные годы охватившим большие группы населения в России. Рассказы о тех годах вызывают ассоциацию с диким экстазом, состоянием «вне себя», когда нормальные ценности, такие как чужая или даже собственная жизнь, уходят на второй план или просто стираются и когда люди – по аналогии с душевнобольным – в беспамятстве крушат предметы или, ослепленные страданием или наслаждением, истребляют все на своем пути. Большевики с марксистской ловкостью обернули в свою пользу это экстатическое состояние – не психоз, а скорее невроз, как сказал знаменитый Иван Павлов в беседе: «Самые низменные человеческие инстинкты – вот какую черту душевной и эмоциональной жизни они взлелеяли и поставили во главу угла».
О том, как далеко такое безумное состояние могло завести нормального человека, свидетельствуют некоторые впечатляющие эпизоды. Мои знакомые вспоминают свой ужас, когда тот или другой благовоспитанный, безобидный коллега посреди повседневной беседы вдруг упоминал, что он участвовал в нескольких страшных эпизодах революционного произвола и лично привел в исполнение сотни смертных приговоров. Кто-то с содроганием думает о прошлом, а кто-то не видит в этом преступления и повторяет лозунги вождей: ведь это было «целесообразно», это было «необходимо». Такие люди не испытывают раскаяния, хотя сейчас сами признают, к каким жутким последствиям привело служение идеалам, ради которых они взяли на себя неизмеримое бремя вины.
Тем не менее не стоит забывать, что, согласно неоднократным заявлениям целого ряда моих знакомых – от обычных людей, ставших свидетелями террора, до врачей и медицинских экспертов высшего уровня, – многие жестокие революционеры, прежде всего, члены ЧК, были либо частично ненормальными, либо имели подтвержденный психиатрический диагноз и проходили лечение от галлюцинаций и других расстройств. У одних симптомы душевной болезни проявились давно, у других – после начала их революционной деятельности.
Все это неудивительно. Но вожди революции, сыгравшие на безумном порыве народа, его светлых и темных импульсах, очевидно, стараются пресекать подобные разговоры. Когда партийцу требовалось пройти врачебное освидетельствование, большевики, из мер предосторожности, порой принимали решение предоставить коллективное медицинское заключение, я бы его назвал коммунистическим – с подписями всего врачебного состава учреждения. Московские коллеги пересказали мне следующий эпизод. Один человек из-за длительной работы палачом потерял рассудок, что в общем-то случается нередко. Профессор медицины, лечивший пациента, нашел случай интересным. На лекции он сообщил о выявленных им у больного психических процессах, назвав имя и род занятий пациента. После этого профессора, вместе с ассистентом, незамедлительно сослали в Томск.
