Этот контраст очевиден и для народа. То объяснение, которое я услышал в Петербурге, заключается в том, что меры против Финляндии – это, на самом деле, личная политика царя. В то время как в законах, указах, департаментских предписаниях и министерских рескриптах едва ли можно найти изъявление царской воли, нет сомнений в том (по словам одного петербуржца), что император лично читал многочисленные прошения от финских граждан, от финского народа. Поэтому все, что происходит в Финляндии, вершится исключительно по личной воле царя.
Но при попытке узнать, что же могло вызвать в царе столь глубокое неприятие прав и свобод финского государства, я не получил никакого ответа. Во всяком случае, однозначного. Широко распространено мнение, что свои политические взгляды Николай II унаследовал от отца, Александра III, сильного и волевого властителя. Таким образом, неприязнь к финскому государству, вылившаяся в волнения последних лет, восходит именно к Александру III. Но поиски первопричины или повода не дадут результата.
* * *
Мнение, что даже политика по отношению к Финляндии, по-видимому, отражающая личные взгляды правящего монарха, унаследована им от отца, дополняет образ самодержца, бытующий среди населения. К вопросу восприятия царя народом я надеюсь вернуться позднее.
Что касается финского вопроса, нет сомнений в том, что протесты, спровоцированные призывом финских мужчин на обязательную службу, поставили под угрозу то, что осталось от конституции Финляндии. Известные российские печатные издания исправно докладывают о любых уличных беспорядках в Финляндии, чтобы настроить русских против «мятежных» финнов.
Конечно, и среди представителей русской интеллигенции есть недалекие и упрямые слепцы – такие считают, что финский народ заслуживает угнетения. Но далеко не все разделяют их взгляды. И, если судить по ситуации в целом, меня не удивит, если сама Россия, свободомыслящий русский народ, протянет финнам спасительную руку помощи – пока еще не поздно.
Именно к русскому народу должны быть обращены взоры финнов – в нем их единственная надежда.
III. 30.05.1902. Самодержец. Мосальск, 22 мая
Как я писал в прошлом письме, люди склонны усматривать в финском вопросе личную политику правящего монарха. Некоторые, однако, считают, что причина таких его действий, осуществляемых с исключительной последовательностью и без оглядки на либеральные призывы, кроется в политическом завещании отца императора, Александра III.
Такой взгляд на финский вопрос не является неоспоримым, но он в любом случае дает представление о восприятии личности и политической деятельности царя, бытующем среди думающего населения. Кажется, подданным трудно представить, что от царя может исходить инициатива – она приходит извне. Образование царя крайне скудно («обучение наследников престола ограничивается верховой ездой»); его политический кругозор ограничен – и эти недостатки не компенсируются ни выдающимися умственными способностями, ни живым и деятельным интересом к управлению государством. Такой правитель легко подпадает под чужое воздействие, и, к сожалению, это влияние чаще всего сконцентрировано в руках злодеев и глупцов.
Такие абстрактные рассуждения несложно вывести из петербургских слухов. Но они подтверждаются и более весомыми фактами действительности. Один из них настолько показателен, что заслуживает быть здесь изложенным.
* * *
Как мы помним, весной в редакции норвежских газет пришла телеграмма о том, что русский писатель Максим Горький (псевдоним Алексея Пешкова) был избран членом литературного отдела Императорской Академии – разумеется, для рядового сотрудника это большая честь: одним прыжком очутиться среди «недосягаемых». Но вскоре последовала новая телеграмма, что Академия аннулировала результат выборов, поскольку Пешков находился под следствием по обвинению в антиправительственных преступлениях. Лишь в Петербурге мне удалось разобраться в этой печальной истории.
Можно было бы подумать, что Академия не имеет ничего общего с политикой и идеологией. Видимо, в этом отдавали себе отчет и сами академики при избрании заслуженного писателя почетным членом Императорской Академии. Кроме того, следует добавить, что научный коллектив Академии не знал, что Пешков все еще был под следствием: задолго до того ходили разговоры о приостановлении разбирательства ввиду отсутствия логичных и веских доказательств. Но после обнародования избранной кандидатуры писателя уже упоминавшийся в предыдущей заметке министр Сипягин поспешил донести новость до императора: как это понимать! Неужели Академия запятнает себя антиправительственными выходками!
И юный император немедленно принял сторону министра, имевшего над ним неподобающе большую власть. Прямо за этим последовал императорский указ почетному президенту Академии великому князю Константину официально и во всеуслышание аннулировать результат голосования – о чем тут же оповестили все печатные органы. Великий князь, снискавший народную любовь, проявил слабость и исполнил указ, не желая рисковать своей должностью и даже не представив естественных в такой ситуации возражений. И уже на следующий день академики, состоявшие в выборном совете, с изумлением читали новость о том, что «Академия признает недействительными результаты внутреннего голосования» – при этом никто не удосужился оповестить их, откуда взялось это якобы сделанное ими самими заявление!
Этот небольшой эпизод прекрасно иллюстрирует последние действия российского правительства. Однако не стоит думать, что только мирные ученые становятся жертвами подобных поступков правительства, императора и министерского штаба. В действительности можно видеть непрекращающиеся свидетельства тому, как закон ломается под напором царского указа или департаментского заключения, а законное судопроизводство перечеркивается административным предписанием. В ряде сфер нет постоянства закона – все находится во власти личной прихоти, выливаясь в анархию. Влияние различных органов власти не имеет строго очерченных границ.
* * *
Аморфность закона наиболее остро ощущается современным европейцем, воспитанным на конституционных правах. Конечно, нельзя преувеличивать масштабы несправедливости. В большинстве случаев русский подданный, не имеющий отношения к политике, может спокойно существовать при таком режиме. Исторически так сложилось, что в большинстве случаев соприкосновения личности и государства, их взаимодействие регулируется устоями и традициями, не обязательно закрепленными в кодексе законов.
Тем не менее нельзя отрицать, что в последнее время анархия ощущается как никогда остро. Теперь она обрела больший размах среди правительственных кругов – в министерском штабе. В лагере министров и их ближайшем правящем окружении наблюдаются приверженцы полярно разных воззрений: среди них есть как умеренные либералы, так и сторонники реформ – и наряду с ними строгие консерваторы, исповедующие взгляды, возможно, уместные при Людовике XIV или XV, но никак не сообразующиеся с современным мировоззрением и поэтому вызывающие жесточайшее неприятие и протесты.
