* * *
Как же можно истолковать такую неоднородность внутри правительства? Здесь невозможно обойтись без отсылок к личности того, кто в результате естественного хода истории стал центральной фигурой страны. Это русский царь.
Можно допустить (хотя в наше время это почти невероятно), что правитель имеет лишь абстрактное представление о жизни империи с населением в 130 миллионов – условиях и развитии страны, желаниях и запросах жителей, а также особенностях каждого из многочисленных ее провинциальных уголков. Но мы вправе ожидать, что монарх будет самостоятельно и в соответствии с личным политическим видением назначать глав министерств, то есть правительственных лиц, и что их взгляды в совокупности будут отражать определенную целенаправленную программу. Так, за последние десятилетия в России было либеральное правительство при Александре II и консервативное – при Александре III. И несмотря на то, что политические таланты последнего императора были далеки от идеала, у него хватило воли, чтобы последовательно вести министров по единому курсу.
Теперь же мы наблюдаем обратное: действия и решения, предпринимаемые по инициативе правящего монарха, демонстрируют отсутствие стержня и непоследовательность, можно даже сказать, что в поступках не видна личность царя. Представляется образ императора, который хочет добра и, скорее всего, совершает правильные действия под руководством добрых правительственных сил, но его поступки становятся менее великодушными и менее достойными русского царя, как только власть приобретают менее благотворные политические силы. Возникает впечатление, что царя, словно марионетку, дергают за ниточки, заставляя двигаться то так, то этак. То, что на сегодняшний момент его действия имеют определенное направление, в духе политики Александра III, вызвано не личной инициативой монарха, а инертностью и следованием завещанию отца.
* * *
Выводы, сделанные посторонним, конечно, могут быть ошибочными, поэтому я повторю, что они лишь основываются на слухах и разговорах, свидетелем которых я стал в Петербурге.
Но я могу тут же добавить, что такой взгляд на события свойствен большинству людей в самой России. Не проходит и дня, чтобы я не услышал что-то подобное – в более или менее иносказательной форме – от самих русских.
В этом заключатся яркое отличие от того периода, когда я в последний раз был в России – еще при жизни Александра III. Уже тогда, особенно в Москве, о политике отзывались гораздо свободнее, чем, по нашим представлениям, принято в России. Но один пункт обходили стороной: личность императора. Молчание можно было истолковать по-разному, но трактовки ограничивались домыслами. Теперь говорят обо всем, несмотря на цензуру сипягинского правительства. И личность царя не исключение.
Большинство людей, лично беседовавших с Николаем II, относятся к нему с определенной симпатией. По их словам, он очень приятный и обаятельный собеседник. Но даже те, кто был удостоен мимолетной аудиенции, отмечают отсутствие в нем желания узнать подробнее о событиях, которые должны были бы заинтересовать его. Это равнодушие стремятся извинить недостатками образования императора – проходящего в пустых парадах и смотрах. Такое образование все еще не изжито в ряде милитаристских держав.
Более детальные сведения можно услышать от приближенных царя. Он не производит впечатления многосторонне одаренного человека, скорее наоборот. Наряду с беспрекословным следованием советам тех, кто однажды вошел в его доверие (или доверие его отца), в некоторых менее важных вопросах он может проявить беспрецедентное упрямство.
* * *
Суммируя вышесказанное, нетрудно догадаться, что русские в большинстве своем не видят в Николае II сильного самодержца. Прошедший слух, что царь якобы собирается отречься от престола, не может являться ничем иным, как одним из таких домыслов, в которых нетрудно углядеть отражение теплящейся в народе надежды.
Нельзя отрицать, что в данный исторический момент Россия нуждается в твердой и ясной монаршей воле, которую молодой царь пока, к сожалению, не сумел проявить.
IV. 11.06.1902. Размышления и сопоставления
Многое можно услышать и увидеть в современной России. Тем большую пищу это дает для размышлений. В частности, опыт России учит пересматривать те ценности, которые на родине мы склонны воспринимать как вечные и неизменные.
* * *
Итак, что же следует предпочесть: строгий, последовательный в своем консерватизме и, по нашим понятиям, близкий к реакционному режим Александра III или режим сегодняшний, который я попытался очертить в прошлых заметках? Ответ на этот вопрос уже дали вольнолюбивые скандинавы: даже малая толика свободы лучше, чем ее полное отсутствие.
Все-таки я не уверен, что с этим утверждением безоговорочно согласятся мои русские друзья, даже те из них, кто еще более ревностно борется за свои права, коммунисты в Норвегии. Большинству народа, вероятно, легче со временем примириться с правительством, объединяющим страну сильной волей, какой бы строгой, а порой и жестокой она ни была, – чем с таким режимом, при котором увеличение свобод подрывается неожиданным (и оттого более страшным) вмешательством произвола, причем исходящим не от почитаемого испокон веков самодержца, а от многочисленных царедворцев. А ведь именно эта, последняя, система обрела господство в России.
С уверенностью можно утверждать одно: современная система правления, с ее умеренным абсолютизмом, смесью либерализма и на его фоне кажущегося еще более возмутительным полицейского надзора, контрастом свободы и цензуры, более, чем любой прошлый режим, сплотил если не все, то большинство умов страны вокруг единой цели – получения Конституции. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у меня вскоре по приезде в Россию.
* * *
Желание получить Конституцию, к которому более или менее склоняются все свободомыслящие русские, кажется в высшей степени логичным. Но, если представить, что цель достижима, как же подойти к реализации такого начинания?
Разумеется, в либерально настроенных кругах далеко не все серьезно задумывались о воплощении замысла. Они рассматривают в качестве образца западные конституции, законы которых осуществляются выборным органом – народным собранием. Похожие собрания, церковные и светские соборы, существовали и в древней Руси, и их ростки продолжают жить в форме органов местного губернского самоуправления – земств. Таким образом, многие уверены, что и в России удастся создать некое подобие конституций Запада.
Другие мыслят глубже и яснее. Пока невозможно представить себе русский парламент. Российская Империя состоит не только из сельскохозяйственных и промышленных регионов центра и севера европейской части страны. Бесконечное число народов, с разным уровнем культурного развития, с порой полярными мировоззрениями и запросами, составляют пестрый ковер карты государства. Парламент, в котором были бы представлены интересы всех национальных, местных и культурных сообществ, уподобился бы диковинному этнографическому музею или современной театрализации библейской притчи о Вавилонской башне.
