И вот мы в ночи стоим на краю темной пропасти. Снег, белый под ясным морозным небом, в овраге становился темно-серым, сливающимся единым пятном.
– Дядь Борь, самое главное, на поворотах притормаживать пятками. Иначе вылетите в сугроб. – Деловито объяснял Сережка, пристраиваясь впереди подруги. – Ну и скорость там приличная. Не боитесь? Может, фонарик дать?
В воздухе запахло провокацией.
– Ты спускайся. – Посоветовала я. – Иначе наедем на шею.
– Хо-о! – Заорал ребенок и, оттолкнувшись руками от снега, нырнул вниз.
Борис внимательно следил за несущейся и вопящей на два голоса черной точкой и брызгающим во все стороны лучиком света. И вот они, наконец, остановились.
– Как-то…Может, не надо? – Поинтересовался у меня Панкратов.
Я поставила на склон санки-лыжи. Неслись они не в пример резвее больших саней.
– Ты постой, посмотри. Это забавно. – Я уселась на фанерку и вытянула ноги вперед. – Впечатлений не меньше, чем при взгляде на труп. Зато эмоции – сплошь положительные!
– Двигайся! – Борис легонько подтолкнул меня в спину. – Рулить на этих американских горках будешь сама!
– Мам! Давай! – Закричал снизу, разгоняя тишину, ребенок.
– Еду! – Крикнула ему и почувствовала Борины коленки по бокам, и руки, крепко обхватившие мои плечи.
Резко оттолкнувшись, мы понеслись вниз. Это сверху ничего не видно, а внутри склона было намного светлее. Но скорость была такой, что я чисто интуитивно притормаживала то левой, то правой ногой. Крик замер где-то в глотке, пока я изо всех сил пыталась удержать легкие санки на трассе. Когда мы, наконец, ткнулись в сугроб, и Сережка порадовался тому, что мы доехали до конца, я поинтересовалась:
– Сын, что вы сотворили с горкой?
– А клево, да дядь Борь?
– Клево. – Задумчиво посмотрел на него запорошенный Борис. – А теперь я хочу прокатиться с тобой, Сережа. Но рулить буду я.
Накатавшись, наоравшись, замерзнув и оттаяв, мы с Борисом медленно возвращались домой. Сережка умчался вперед провожать Вероничку. Обещался недолго.
Я шла и смотрела на лунный серпик, едва пробивающийся сквозь неплотные тучки, и улыбалась. Как же здорово хоть на час вернуться в беззаботное детство, где нет дурацких взрослых масок, стен и выматывающих сердце проблем… В голове было совершенно пусто и очень хотелось спать.
– Лен, ты счастлива? – Вдруг спросил идущий сзади Борис.
– Да, здесь – да. Тут живой воздух, живая природа. Чувствуешь себя не винтиком в неизвестном механизме, а нормальным, адекватным человеком.
– Да, воздух, действительно, вкусный.
– Борь, здесь природа видит тебя, наблюдает за тобой. Разве ты не чувствуешь ее нежную усмешку?
– Я чувствую, что скоро свалюсь.
– Бо-орь! Сердце?
– Нет, – он улыбнулся моей озабоченности. – просто нормально устал. От движения, от твоего живого воздуха. Ты напоишь меня чаем?
– И даже уложу спать. Сил хватит даже рассказать на ночь сказку.
– О любви?
– Сложно рассказывать то, о чем не имеешь точного представления.
– А Сережкин отец?
– Это не любовь. Гормоны, мамины речи о том, что пора замуж… Вот и вся любовь.
Мы оставили санки прямо у крыльца, отряхнули друг друга веником и вошли в теплый дом.
– Дочка, – мама встретила меня шепотом, – папа уже заснул. Ты сама напои Борю и Сережу чаем. Боре я постелила в твоей комнате. Сережу положи к деду. Я – за печку. А сама ложись на диван. Боренька, раздевайтесь. Давайте возьму и развешу одежду. Ну все, я пошла спать. А вы пейте чай. В термосе он горячий!
Мы сидели у кухонного стола на лавочке и молча пили чай с тортиком. Ноги оттаяли и теперь горели. Щеки тоже.
– Ты такая юная… – Вдруг неожиданно заметил Борис. – Вот сейчас, глядя на тебя, ни за что не скажешь, что ты – мама взрослого ребенка.
– Просто на лице нет озабоченности, вечных мыслей «правильно-неправильно». А есть чистый снег, воздух, старый дом и тишина, от которой не хочется уезжать.
– Тяжело, наверное, принимать жизненно-важные решения не только за себя, но и за сына, за родителей?
– Мама с папой у меня самостоятельные. Они – моя опора и надежный тыл. И если что-то случается, они сначала ищут пути выхода из ситуации, и только потом устраивают разбор полетов. А Сережка… Он уже пытается что-то брать на свои плечи. Так что мне не одиноко и не тяжело. Нет, – улыбнулась я, – временами бывает, но я справляюсь.
– Где мне лечь? – Борис положил ложечку в чашку и встал. – Укатали сивку крутые горки!
Я хихикнула. Разве такого укатаешь? Первым, как ни странно, предложил идти домой Сережка…
Я встала и открыла маленькую дверку рядом с той, что вела на террасу. В комнатке горела лампочка, бросая яркий свет на искристый снег за окном. Мама постелила ему наглаженное, ослепительно-белое постельное белье. Не то что мои вечные пледы! На спинке кровати висело чистое полотенце и шерстяные носки.
– Борь, под утро трубы остывают, и бывает прохладно. Это все-таки деревня. Одеяло теплое – не замерзнешь. Но носки лучше надеть.
– Ты здесь обитаешь?
– Да, отец делал комнату для меня, чтобы приезжая в деревню, я могла отоспаться и отдохнуть. Они-то летом встают рано. А я, бывает, и до одиннадцати сплю.
– Хорошая комнатка. Не хватает только цветов на окне.
Я рассмеялась.
– Летом мама из квартиры вывозит сюда все свои цветы. Так что подоконник полностью заставлен белой и красной геранью.
– Как у Кая и Герды.
– Наверно. И так как в последнее время здесь проживает Кай, Герда просто приходит любоваться.
Я снова села к кухонному столу. На терраске хлопнула дверь, и вместе с морозным паром в дом вошел Сережка.
– Клево покатались! – Авторитетно заявил он, пристраивая свои варежки на батарею.
– Чай пить будешь?
– Не, я у Вероники попил. А мне куда ложиться? – правильно понял он приоткрытую дверь и умывающегося Бориса.
– На топчан в дедушкину комнату.
– А ты?
– В бабушкину на диван. Бабушка спит за печкой.
– А туалет? – поинтересовался Боря.
– Вот здесь. – Я приоткрыла дверь в душ и туалет. – Если пойдешь, надень верхнюю одежду. Там батареи нет.
Скоро затих весь дом. Я помыла посуду, умылась. Подумала про душ, но его надо было наливать, греть… То есть, еще минимум, на час. Ложиться чушкой было не совсем правильно, но меня тешила мысль, что завтра все кончится, и я, наконец, полежу в ванной… А потом посмотрю телевизор. Все подряд: иррациональные политические шоу и даже отечественную эстраду. После собственной новогодней свистопляски их счастливые подтянутые физиономии умиляли и говорили о том, что есть еще что-то незыблемое в нашем мире.
