Май харт уилл гоу он. Моё сердце будет… Да, смешно.
Я рассмеялась, дзынькнула смычком, не доиграв фразу до конца. Но они не смеялись, их лица были серьёзными и озадаченными. Господи, ребят, не смотрите на меня так, я и сама не знаю, зачем припёрлась к вам. В жизни бывает, что и роскошные вещи ломают и бросают в огонь, потому что нужно тепло, а не роскошь. Знаю, что пусть ещё неделю назад я была бы вот такой роскошью для этих мальчиков, всё-таки я профессиональный музыкант, как говорил мой папа, а они вроде слепых котят. Но не теперь. Теперь всё это не важно. Поэтому чего вы смущаетесь – берите и бросайте в свой огонь. Мы же нужны друг другу. Май харт уилл гоу он. Блин, хоть плачь.
– Ну, теперь вы сыграйте, а я послушаю, – сказала я.
Они сыграли пару своих песен. Это было ужасно. И что и как, хотя ещё ужасней то, что они вряд ли смогли бы понять, почему это ужасно.
– А почему вы назвали группу «СССР»? – спросила я, уводя тему от возможных в таких случаях вопросов относительно их музыки.
– Просто взяли первые буквы наших фамилий и вышло «СССР», – ответил Макс. – Я – Светлов, Яша – Слуцкий, Артур – Саакянц, а Игорь… то есть Йорик – Растенко. Ну и тема СССР нам близка. Революция, мир, труд, май… свобода, равенство и братство – нам по приколу это всё.
– Глупо это. Мне кажется, зря вы так назвались.
– Почему глупо? – возмущённо выкрикнул Йорик.
– Потому что СССР распался.
Позже они рассказывали мне, что очень расстроились, когда я ушла, так как не верили, будто вот такой музыкант станет с ними играть. В другой раз так и было бы – чего греха таить, каждый стремится продать себя дороже, чем есть на самом деле. Но тогда я просто плыла по течению и принимала то, что подсовывала мне жизнь с упрямой покорностью фаталиста.
В конце мая мы начали запись альбома. Писали в их репетиционной студии – непрофессионально, одним дублем, словно и правда какие-то дикие советские рокеры. Потом Макс с Яшей колдовали над этим на компьютере, и всё равно выходило, положа руку на сердце, откровенное говно.
Мне это всё не нравилось, однако я не вмешивалась в процесс. Быть с ними на одной волне у меня не получалось. К тому же, когда у тебя каждый божий день начинается и заканчивается мыслью о смерти, то как-то терпимее и проще начинаешь смотреть на всё, что происходит вокруг тебя. Даже если это говно. Ну и что? Если им оно нравится – то и бог с ним.
Лишь однажды я не выдержала. Музыка у них была примитивная – просто шум, наполненный звуками, похожими на толпу пьяных солдатиков, пытающихся держать строй и шагать в ногу. Из собственно музыки – только соло-проигрыши и пресловутая квинта. Но даже её они умудрялись безбожно фальшивить: квинта, эта пробирающая душу насквозь «нота дьявола», порой звучала настолько мимо, что за это и из ада бы выгнали нахрен.
– В этом месте квинту не нужно играть, – сказала я. – Она портит.
– Это же риффы, они так играются – квинтами, – отмахнулся Макс.
– Мы квинтами играем, не надо нам тут терций всяких, – обиженно пробурчал Яша.
Ну как им объяснить? Слепые котята. Я и не стала лезть больше.
Музыкального образования у них ни у кого не было. Слух не развит – как у большинства самоучек, имеющих много желания, но мало таланта. Но это не беда, конечно. Всё придёт. Со временем. Просто надо пуд соли съесть, самим до всего дойти: музыка – добрая вещь, она научит того, кто на самом деле хочет её играть. Миллионы вот таких ребят встают на этот путь, а через десяток лет остаются единицы. И становятся настоящими музыкантами.
Несколько дней они мучились над своим альбомом, ну и я с ними. В итоге что-то всё-таки вымучили. Шла последняя неделя мая, всё благоухало, цвело, наполнилось свежестью и молодостью, впереди было лето. Маленькая жизнь, как пелось в одной старой, забытой песне. Живи и радуйся. Когда же ещё жить, если не летом?..
Ребята радовались. А я нет. Это у них впереди было лето, маленькая жизнь: солнце, приятный ветерок, мороженое и холодное пиво, свидания и гуляния до самого утра, купания и поцелуи… и ещё целая жизнь потом. Это всё будет у них, поэтому они радовались. А меня впереди ожидало бог знает что – похожее на облезлую кирпичную стену в каком-то стиснутом домами сумрачном тупике, неприятно прохладную, скользкую от сырости…
Я видела этот жуткий тупик много раз, во сне. В детстве мой самый большой кошмар после смерти мамы: будто бы я заблудилась и оказалась вот там, вдруг понимала, что не могу найти оттуда выхода, кричала от ужаса и просыпалась. Когда выросла, сниться это стало редко, но всякий раз страшно, и чем дальше, тем кошмар длился дольше, словно рос вместе со мной.
Хожу по тому тупику вдоль стен, трогаю осклизлую стену и плачу, пока что-нибудь извне не вырывало меня из душных объятий сна: будильник, чей-то громкий голос или сильное прикосновение. Со временем я настолько привыкла к этому сну, что когда видела его в очередной раз, знала, что сплю и что мне нужно просто проснуться, чтобы выбраться оттуда, но просыпаться становилось всё труднее. Порой мне казалось, что я не спала в своей постели, а всю ночь просидела там, в проклятом тупике. Тогда весь день ходила точно зомби: хотелось спать, но заснуть не получалось.
И вот теперь у меня почему-то было чувство, будто именно так я и умру: провалюсь в этот сон и останусь в нём навсегда. Я даже придумала как бы теорию, что все люди имеют такое место, где оказываются после смерти: то есть они не умирают, а словно бы засыпают, пропадают в своём сне, в том, который их преследовал в течение жизни.
Например, папа рассказывал про маму, что ей часто снился сон, где она на необитаемом острове. А мой самовлюблённый муж, по его словам, не раз видел себя во сне на какой-то большой сцене в свете софитов и якобы ему рукоплещет огромная толпа народу. Вот так: кому – софиты, кому – остров, а кому – тупик. И один бог знает, почему всё так распределено.
Я пришла домой поздно – после записи ребята попросили остаться и отметить с ними выход их первого альбома. Выпили мы здорово, и голова у меня кружилась. Я заварила чай и села с кружкой в кресло напротив окна: не люблю ложиться в постель с «вертолётом» в голове.
Пила чай, глядя в тёмное окно, в нём тепло и уютно мелькали огни ночного города. Думала про ребят. Ещё недавно они были для меня никто, и вот за неделю как-то привыкла к ним, даже стало жаль расставаться.
В обычной жизни я общалась, в основном, с людьми моего возраста и старшего поколения. Все люди для меня потому делились на две категории: молодых и старых. Старые – это такие, как мой папа, как тётеньки-преподы в музыкальном училище, как мой начальник в ресторане. А молодые – это я и такие, как я. Я всю свою сознательную жизнь была тем, что старые называли словом «молодёжь». Тех же, кто много младше меня, как будто не замечала, а если и замечала, то не относилась серьёзно. Дети же, у них свои интересы. И вот дети, оказывается, выросли. И у них те же интересы, что и у тебя. Это они – как в песне БГ, «та молодая шпана, что сотрёт нас с лица земли»…
