Разглядывал Аню. Она сидела, поджав по себя ноги, в свободной, видимо, Валериной, майке белого цвета на голое тело, так что соски торчали, как совесть на исповеди, и мне чертовски нравилась эта девушка.
Валера внезапно замолчал, будто что-то вспомнил. Посмотрел на меня, затем на Аню, и лицо его сделалось красным и влажным.
– Кисуль, ты в трусиках? – спросил он её. – Сними.
Она встала, быстро сняла трусы, и снова села, как прежде – ноги под себя. Я мельком увидел тёмный пушок – там, где у неё то, что мне было нужно, – и, отчего-то устыдившись этого, отвёл глаза в сторону. Бездумно поискав ими другую цель, нашёл календарь 1993 года с иконой Богородицы. Богородица посмотрела на меня, как мне показалось, слишком осуждающе, и я сосредоточился на пиве.
Странно, но вся эта ерунда развеселила меня. Я еле сдерживался от смеха.
– Валер, а что ты делал в 1993 году?
Он меня не сразу понял. Нахмурился настороженно.
– Как что? В школе учился. Чудной какой-то вопрос…
– Уроки не в этой комнате учил случаем?
– Может, и в этой. Не помню. Я не люблю то время вспоминать, мне не нравилась школа. Да и кому какая разница, где я уроки учил? Почему ты спрашиваешь?
– Школа не нравилась, потому что учился плохо?
– Нет. Учился я хорошо. Только там уроды одни были.
– В школе? Одноклассники, что ли, чмырили?
Тут до него дошло, что я над ним подшучиваю, и он заулыбался.
– Да ну тебя… Это не интересно никому. А вот это тебе будет по-настоящему интересно. Солнышко моё, иди-ка сюда! Знаешь, что мы сейчас для этого хорошего человека сделаем?
Аня послушно передвинулась к нему.
– Что, Валер?
– Покажем ему кое-что. Ляг на спину.
Она легла, а Валера разнял её ноги, открыв моему взору картину, которую нарисовал бабий бог. И за которую мужской бог дорого заплатил.
– Вот видишь, Сеня, – сказал он, небрежно поглаживая эту самую картину и запихивая внутрь неё свои пухлые пальцы, – твоя жена, небось, не стала б так делать и для родного мужа, потому что эта вот дырка, видите ли, её святая святых. А моя жена даже для чужого мужика себя не пожалела.
– Я уже говорил тебе, что не женат, – ответил я, в очередной раз простив ему «Сеню». Мне было сложно на это всё смотреть, и я отвернулся.
Отвернулся на календарь 2010 года с церковью Покрова на Нерли – по мне так, это самое исконно русское место на Руси, тихое и красивое. И ведь ничего особенного там нет, а дух замирает от красоты.
Вспомнилась Дашка. Девушка, которую я любил тогда, в 2010-м, и теперь ещё, наверное, не остыла совсем та любовь. Мы были там, на Нерли у церкви Покрова: бродили вокруг этого здания, пришедшего в наше время из глубины веков, сидели на берегу этой тихой речки и вместе замирали от красоты. А через пару лет Дашка ушла от меня. Поэтому я и не женился.
Вскоре Валере надоело ковыряться у жены в её «святая святых», и он позволил ей подняться. Ноги же поджать под себя не позволил.
– Не надо так сидеть, солнце моё. Сядь свободно, не стесняйся, тут все свои. Раздвинь, раздвинь ножки. Вот так, правильно, молодец.
Я заметил, что в Ане произошла перемена. Она стала похожа на яблоко, лежащее под деревом в осеннем саду: вялое, с подгнившим бочком. И всё равно полное сладости внутри себя. Хоть и такое жалкое с виду, и – да, грязное. Одинокое, безропотное. Смотрящее с мольбой: на, ешь меня, ну же, подними и съешь. Пока ещё не слишком поздно. Иначе я сгнию под этим вот деревом, и мой труп занесут снега. А дереву будет всё равно. Ему всегда всё равно. Дерево – это Валера, конечно. А я бы поднял и съел.
И ещё я заметил у неё по-женски слезливую влагу, как капли на запотевшем окне. Между её ног. Капли медленно ползли и падали в тёмную лужицу на покрывале.
– Так, друзья мои, – Валера хорошо запьянел, и его речь сбилась в звуки, наползающие друг на друга, – а не устроить ли нам здесь блядство под названием МЖМ? Это чудесная, между прочим, вещь. А, Семён? Чего молчишь-то? Со своей женой ты такого не попробуешь. Где уж там…
Я не был таким пьяным, потому что после третьей рюмки больше не пил водку. Но то, что сказал этот сукин сын, до меня плохо доходило.
– Не понял. Чего ты хочешь-то?
– Вот дурачок. Ну как тебе объяснить? В два смычка, понял?
Он повалился на спину, расстегнул ширинку и вытащил на свет божий свой член. Член удивительно напоминал его самого – всё та же плоть, мясистая и слабая.
– Ладно, хрен с тобой. Дело твоё, Семён. Не хочешь как хочешь, – его голос хрипел еле-еле, словно у раненого бойца, собиравшегося отдать концы. – Кисуля моя, давай уже, иди к папочке…
Аня сняла майку и встала на четвереньки: к Валере передом, ко мне всеми прелестями бабьего зада. Взяла в руку Валерин член и через плечо взглянула на меня. Это был взгляд, похожий на яблоко, лежащее под деревом в осеннем саду.
Тогда я всё понял. И мне не надо было долго думать, что мне со всем этим делать. Разделся, пристроился к Ане сзади и съел это яблоко, такое вот грязное и вялое, с подгнившим бочком. Но полное сладости внутри себя.
Делая это, я смотрел на календарь 2007 года со святой Матроной, которая изображается слепой. Я смотрел на неё, потому что не хотел видеть, как Аня сосёт мясистый и слабый член своего мужа, и мне очень помогала слепота святой Матроны. Никто ничего не видит – и хорошо.
Было бы ещё лучше, если бы Валера не постанывал так, как иная баба не стонет в период менструальных болей. Меня долго грызла навязчивая мыслишка взять и заткнуть его – желательно с помощью удара ноги. Сильно и больно. Но он заткнулся сам. Заговорил, едва ворочая языком:
– Вы похотливые свиньи… Хороший же вам праздничек устроил Валерий Олегыч… Да, Семён?.. Как тебе моя жена?.. Ничего?.. А, шлюшка ты моя?.. Глупая, продажная сучка… Нравится тебе?.. А ну-ка, иди сюда, дай гляну… что там сделал этот чужой мужик с моей кисулей…
Аня отстранилась от меня, повернулась ко мне передом, к Валере задом, перекинула через него одну ногу и села ему на лицо. Валера запыхтел, захлюпал – прямо как свинья, уткнувшаяся мордой в корыто.
– Вот она… моя кисуля… моя писюля… бедная моя… папочка не даст тебя в обиду…
«Папочка» в его руке окреп на какое-то мгновение и излился скудными, хилыми толчками спермы. Рука бессильно упала на пол.
– Хочешь минет? – чуть слышно спросила меня Аня.
– Да, – ответил я.
– Тогда иди ко мне.
Поднявшись, я так же, как и она, перешагнул одной ногой через Валеру. Запустил пальцы в её волосы на голове. Отдал себя её рту, её губам, её языку.
Когда приблизился конец, задал короткий вопрос, не терпевший промедления:
