– В тебя?
– Нет. На него, – она кивком указала на мужа.
– Ты чего? Зачем это? – рассердился я, еле сдерживаясь.
– Давай. Он спит. Пожалуйста.
– Разве он спит?
– Да. Он храпит подо мной.
Мне было противно, но я сделал, как она просила, потому что чувствовал, что ей это – чёрт знает зачем – нужно. Я вылил всё на его оголившийся живот – густо и много, всего себя.
– Спасибо. Так ему и надо. Сволочь он. Я даже с удовольствием за это выпью. Выпьем?
Её лицо полыхало, точно огонь. Радость и ненависть, смешанные воедино. Адское пекло маленькой женской мести.
– Давай, – согласился я. – Злишься на него?
– Злюсь? Это мягкое слово, слишком мягкое. Мне хочется убить его, но я боюсь. Мне хочется убить себя, и я опять боюсь. Но я это всё равно когда-нибудь сделаю. Рассказать тебе?
– Расскажи.
Аня совершенно преобразилась. Так, будто та, немногословная и безотказная, девушка и эта, полыхающая огнём, яростной внутренней силой, – два разных человека, две разные души, живущие в одном теле.
– Ты вот спрашивал его, что он делал в 1993 году… А знаешь, что я делала в 93-м? В 93-м я родилась.
– Да, странное совпадение.
– Тут много странных совпадений. Когда мне было десять, погиб мой папа. Он работал шахтёром. Вскоре к нам пришёл жить дядя Олег. Его звали Олег Валерьевич, представляешь? И он был такой же урод, как Валера. Я ненавидела его всей душой. Ненавидела мать за то, что она привела в наш дом это дерьмо. Я дала себе слово, что никогда, ни при каких жизненных обстоятельствах, даже самых тяжёлых, я не свяжу мою жизнь с таким гадким человеком. Но на деле вышло даже хуже, чем у матери.
– Почему так вышло?
– Потому что я дура, – сказала она и присосалась к бутылке пива, жадно и громко глотая.
Я поискал среди пустых бутылок полную. Нашёл, открыл пробку зажигалкой.
– За тебя.
– Нет, не хочу за себя пить. Выпьем за тебя.
Мы чокнулись бутылками. Получилось очень громко.
– Водки мне… – проснулся Валера и, с трудом сев, посмотрел на нас мутными глазами. – Ну, натрахались?.. Всё, лавочка закрыта. Семён, ты давай… деньги на стол и до свиданья.
Аня налила водки и поднесла ему стакан. Он хлёстко ударил её по заднице.
– Чего голая ходишь, как блядь дешёвая?.. Хочешь, я тебя так на улицу выпровожу пинком под жопу?.. Или вон к нему пойдёшь жить… Да, Семён? Позволит тебе твоя жена ещё одну бабу…
– Ты, Валерий Олегыч, не бузи, – перебил я его спокойно. – У нас уговор на ночь был. Время четыре ночи.
Он выпил водки и притих.
– Хорошо, подождём утра…
Однако менее чем через пять минут его опять стало морить в сон. Аня оделась и стояла возле него, облокотившись плечом на стену в месте, где висел календарь 2009 года с Иисусом Христом и словами: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдёте покой душам вашим; ибо иго Моё благо, и бремя Моё легко».
Я пил пиво. Все молчали, и наступила такая тишина, что было слышно, как на кухне капает вода в раковину.
Валера медленно поднялся. Запихал свой печальный член с глаз долой, стянул с себя брюки и рубаху. Покачиваясь, побрёл в другую комнату.
– Всё, хватит… – проворчал он, уходя. – Семён, иди домой, жена ждёт… Кисуля, закрой за ним и марш спать…
Я допил пиво и начал одеваться. Аня тихо закрыла дверь спальни и подошла ко мне.
– Не уходи. Я ещё не рассказала тебе всё. Хочешь, я расскажу?
Один человек сказал: «Я не берегу себя – ни для кого, ни от кого; с мужиком, которому плохо и одиноко, выпью вина; с женщиной, которой плохо и одиноко, разделю ложе. Мне не жалко себя ни для чужой печали, ни для чужой радости; с плачущим – поплачу, с веселящимся – повеселюсь… Прожигаю жизнь? Пусть и так. Я не берегу себя. Я горю и не закрываю себя от чужого горения».
Когда-то я был этим человеком. Я сказал эти слова. Но с тех пор многое изменилось. Жизнь вообще – горение, сгорание, моя же – мусорный костерок, тот, что жгут в сентябре: в нём высохшая трава, опавшие листья, подгнившие на влажной земле, да всякий тлен, оставшийся после лета, – он то вспыхивает, то тухнет в порывах ветра.
Я не хотел ничего слушать, я хотел уйти. Но остался просто из-за жалости к этой милой, но непонятной девушке, похожей на яблоко, лежащее под деревом в осеннем саду. Оно обречено лежать на земле, пока не сгниёт, а потом его почерневший труп занесёт снегом. Вот и всё.
Она снова сняла с себя майку и трусы, голая, прижалась ко мне и, расстегнув молнию джинсов, которые я уже успел надеть, вытащила наружу всё моё мужское хозяйство – обмякшее и неприглядное. Сделав это ласково, но так же буднично, как жена поправила бы мужу галстук перед его уходом на работу.
Чего скрывать, ласкающая женская рука на твоём члене и твоих яйцах – всегда приятно, и я решил, что правильно поступил, оставшись здесь ещё немного.
– Это чтобы тебе было нескучно меня слушать, – пояснила Аня. – Ты только не подумай, что я тебе собираюсь жаловаться или что мне от тебя что-то надо. Я хочу рассказать тебе о себе и всё.
– Ладно. Рассказывай, – пошутил я, намекая на то, что она стала делать своей рукой, и обнял её.
И она рассказала мне, что приехала сюда из городка с красивым названием Счастье, который находится в Луганской области, когда началась война на Донбассе. Рассказала, что осталась совсем одна на всём белом свете в незнакомом городе – без ничего, без денег, без крыши над головой, с одним чемоданом в руке. Тем самым – красным, с надписью «Happiness», лежавшим в этой комнате на табуретке. Рассказала, как зашла в православную церковь просить о помощи и как встретила там Валеру. И о том, как Валера, спася её тогда, затем безжалостно погубил.
– Это было два года назад. У Валеры только-только умерла мать, и он очень страдал. Мама была для него всем. Всё, что он имел в жизни, было благодаря ей. Он нигде никогда не работал. Мама держала палатку, и он ни в чём не нуждался. Всё брал просто так. А потом, когда мамы не стало, просто не смог перестроиться, жить по-новому. Живёт тем, что случайно перепадёт, а если ничего не перепадает, то продаёт что-нибудь. За два года всё ушло, как в пропасть. В квартире уже ничего ценного не осталось. Раньше он не сильно пил, ходил в церковь, мама приучила, а теперь превратился в алкаша. Хотя мы с ним вдвоём во что-то жуткое превратились…
Я слушал её, глядя на календарь 2013 года с патриархом «всея Руси» Кириллом. Патриарх в золочёных одеждах, воздев руки со свечами на дикирии и трикирии, в окружении сытых поповских морд, улыбался.
– Сначала я в этой комнате жила. Валера сказал, что ему от меня ничего не надо. Просто после смерти мамы ему трудно быть одному, что ему хорошо, когда в доме есть женщина. Есть, кому готовить, стирать, убирать – все эти женские обязанности. Он же ничего не умеет. На грязь ему плевать. Я, говорит, не люблю, когда грязь в душе. А потом продал все вещи из этой комнаты. Деньги ещё были у него, это он нарочно, чтобы я с ним на диване стала спать. Я сказала, что не могу так. А он предложил выйти за него замуж. Я решила, что это всё серьёзно, официально будет, но оказалось, что обман, как всегда. Мол, настоящему браку и любви никакие печати не требуются – и точка. Он боится за квартиру: будь я законной женой, могла бы претендовать на неё, если что. А так – всегда есть чем попрекать, угрожать, воздействовать и манипулировать: не нравится – убирайся на все четыре стороны. А куда я пойду? Мне некуда деваться…
