– Прага очень красива в это время, – голос Ондрея был настолько мелодичным, словно он не говорил, а пел. Хотелось, чтобы наша беседа не кончалась.
– Безумно.
– Жаль, что у вас так мало времени. Вы одна?
– С другом…
– Извините, что задерживаю вас, – смутился молодой человек и хотел было уйти, но я не смогла его отпустить.
– Нисколько. Вы не задерживаете, – выпалила я и почувствовала, как вспыхнули щеки. Слишком быстро проговорила. Он наверняка не так понял.
– Как вы относитесь к Верди? – неожиданно спросил Ондрей.
– Он мне очень нравится.
– Мы играем его завтра. Приходите. Я дам вам контрамарку, – он полез во внутренний карман пиджака и достал два билета, на которых от руки написал места.
– С радостью, – улыбнулась я.
– Приходите с другом. Он любит музыку?
– Нет, он не особый ценитель, – я вспомнила спящего Индюка и про себя усмехнулась. – К тому же, по вечерам он занят со своей девушкой.
– Так вы не вместе? – Ондрей заметно оживился.
– Только друзья, – ответила я.
Ондрей протянул контрамарку и снова улыбнулся. В этот момент его окликнул кто-то с лестницы.
– Простите, я должен идти, – досадливо произнес он.
– Конечно. Мне тоже уже пора.
– Тогда, до завтра?
– До завтра…
Он взял мою руку и легко ее поцеловал, после чего испарился, словно видение. Прекрасное видение. Я посмотрела на яркую контрамарку, и в животе запорхали бабочки от предвкушения завтрашнего вечера…
45. Отражение звезды
Звуки музыки заполняли каждый уголок удивительно красивого зала барочной капеллы. Молодая женщина в сшитом на старый лад парчовом платье протяжно тянула «Аве Мария». От ее голоса на глаза наворачивались слезы. Теперь я не сомневалась, что нашла то самое место, где Кониас Браге спрятал манифест. Здесь останавливалось время, прошлое и будущее менялись местами, жизнь и смерть сливались воедино. Это место – особый микрокосм.
Мы с Димой сидели в Зеркальной капелле Клементинума, слушая первый концерт. До его начала я успела осмотреть капеллу, отметила просторные туалетные комнаты с отдельной кабинкой для инвалидов и сообщила Смирнову, что в ней мы сможем укрыться после концерта. Дима не стал спорить, доверившись моему плану. И вот начался концерт…
Я боялась, что Индюк и сегодня уснет, но он стойко держался, играя в змейку на телефоне. Сейчас я на него не сердилась, да и разве можно было впустить в душу злобу, когда сердце мечтает выпрыгнуть из груди? И, откровенно говоря, дело было не только в музыке… Я все еще жила эмоциями прошлого вечера. Конечно, я не рассказала Диме об Ондрее и своих планах с ним встретиться. Прекрасно понимая, что Смирнов ни за что меня не отпустит, этим вечером я решила от него улизнуть.
Весь прошлый вечер Смирнов провел, не отрываясь от телефона. Только за ужином он обратил внимание, что я стала молчаливой, и поинтересовался, что стряслось. Я списала все на эмоции от концерта, и Дима поверил. Мне вдруг стало обидно, что он так легко успокоился. Где-то в глубине души я надеялась, что Индюк не поверит моей отговорке, начнет выпытывать правду, и, в конце концов, я сдамся и признаюсь, что со мной познакомился парень, а Дима тогда… А что тогда? Накричит, обзовет легкомысленной и запрет дома, когда сам продолжает общаться с ней. Даже на концерте, куда сам меня повел, на первом месте для него оставалась Лариса.
Зал неожиданно разразился аплодисментами. Музыканты, отложив свои инструменты в сторону, взялись за руки и вышли на поклон. Концерт кончился, а я и не заметила.
– Лер, ты такая задумчивая. Волнуешься? – спросил Индюк, а я смогла только утвердительно кивнуть. – Не надо. Все получится. Да и сейчас мы рискуем меньше, чем в библиотеке, – я снова кивнула. – Лер… Я же с тобой.
Дима попытался взять меня за руку, и это наконец отрезвило. Я отшатнулась от него, как от прокаженного, и на изумленный взгляд ответила, что лучше не терять времени зря.
Мой план сработал. Нам с Димой удалось незаметно прошмыгнуть в кабинку туалета, пока зрители не спеша поднимались со своих мест, брали автографы у музыкантов, рассматривали капеллу. Нам нельзя было шуметь, и это спасло меня от разговоров с Индюком. Но близость этого мужчины вновь сносила крышу. Мы стояли, практически прижавшись друг к другу, мне передавалось тепло его тела, а от аромата одеколона, ставшего таким родным в последние месяцы, голова кружилась. Что происходило с ним, я не могла понять, но чувствовала, как гулко бьется его сердце. Где-то через полчаса наконец воцарилась тишина. Смирнов вышел первый. Он отправился на разведку, а я дожидалась его в укрытии. От этой неуместной близости я совсем забыла про манифест, и теперь судорожно прикидывала, где он может быть спрятан.
– Лер, все чисто, – послышалось снаружи, и я вышла из кабинки. – Все разошлись, музыканты в гримерках, будем надеяться, что никто нас не застукает.
– Идем, – решительно сказала я.
– Лер, – Дима остановил меня, взял за руку и развернул к себе, – если ничего не найдем, то будем считать, что просто провели хорошие каникулы в Чехии.
– Угу, – кивнула я, пытаясь отогнать дурацкие ревностные мысли, которые испортили эти пресловутые каникулы.
Не теряя больше времени, мы направились к концертному залу. Сейчас, когда капелла пустовала, она казалась еще более величественной. Дима тут же принялся осматривать сцену и орган, а я не могла оторвать взгляда от расписного потолка. Великолепные фрески на религиозные мотивы напоминали, что мы находимся в часовне, а не обычном концертном зале, но все равно я скорее чувствовала присутствие дьявола, чем Бога. Такая красота куда более демоническая, нежели святая.
– Ланская, может быть, поможешь? – раздраженно кинул Индюк, продолжая исследовать орган.
– Хорошо, помогу. И начну с того, что там манифеста нет. Этот орган появился здесь после того, как Браге уехал, – усмехнулась я.
– Хм… Вот и не стой истуканом, выскочка-заучка, – недовольно пробормотал он, а я только закатила глаза.
Чтобы успеть осмотреть всю капеллу, мы с Димой разделили стороны, мне досталась правая, а он (ну еще бы) пошел налево. Вдруг в коридоре со стороны гримерных послышались шаги. Я дико испугалась, и даже не сразу сообразила, что делать, зато мозг Смирнова сработал быстрее. Дима бросился ко мне в последний момент, перед тем как дверь открылась, повалил меня на пол.
В зал, шурша длинным платьем и напевая Альбинони, зашла девушка-солистка. Она прошла к сцене и стала что-то искать. Мы со Смирновым притаились на полу, между стульев. Он все так же лежал на мне и не спешил слезать. От такого неоднозначного положения я почувствовала, как к щекам приливает кровь. Я не видела своего отражения, но могла поспорить, что напоминала помидор. А Дима тем временем не сводил с меня глаз. Вскоре моя пытка кончилась, певица ушла из зала, прихватив папку, за которой, судя по всему, возвращалась, и Смирнов наконец с меня слез.
