– Лер, все в порядке? Что случилось? – взволнованно вопросил он.
– Это ты мне скажи, что случилось? Я видела вас с Ремизовой в столовой. Что это было?
– Ты вызвала меня с занятия ради этого? Ланская, совсем сдурела?
– Не уходи от ответа!
– Что это за сцены ревности?! Лера, ты башкой думаешь, что творишь?
– Напомнить тебе про Нилова?.. Отвечай! – разозлилась я.
– Мы сегодня ужинаем. Она меня пригласила, – спокойно ответил Смирнов.
– Что?.. – сердце пропустило удар, а в груди больно защемило.
– Лер, я не мог отказать. Ты же понимаешь, что это не просто так. Я должен узнать, что ей нужно.
– Я могу догадаться, что нужно молодой одинокой женщине от симпатичного коллеги, – прошипела я.
– Обещаю, мы только поужинаем. А теперь иди на занятие. Не подставляй нас.
Мне стало так обидно. Я сгорала от ревности. Насколько далеко Дима мог зайти ради расследования? Я вспомнила слова Лариски, что Дима помешан на работе. Неужели ради информации он сможет переспать с Ремизовой. Сама того не замечая, я оказалась у аудитории Захара Нилова. Теперь мне было все равно, что скажет преподаватель. Я постучала и, не дожидаясь ответа, зашла внутрь.
Нилов был вне себя от злости, но объектом его гнева, как ни странно, оказалась не я. Не стесняясь в выражениях, он кричал на своего брата, а потом демонстративно поставил ему неуд в ведомость. Юрка, белый как мел, сидел за своей партой и прожигал брата ненавидящим взглядом. Я молча прошла в аудиторию и села рядом с младшим Ниловым.
– А! Я смотрю, госпожа Ланская появилась. Объясните свое опоздание?
– Захар Артемович, я…
– Письменно, Ланская, на латыни, – ехидно сообщил он. Мне и так было паршиво из-за дурацкого свидания моего Димы с Ремизовой, так еще и Нилов подлил масла в огонь.
– Вы издеваетесь? Каким образом мне писать объяснительную на древнем языке, если причины моего опоздания просто-напросто не существовало в то время?
– Считаете себя самой умной? Вот и придумайте! А вы, господин Нилов, можете поддержать вашу однокурсницу и письменно объяснить неготовность к занятию!
Захар переключился на других студентов, а я, достав двойной листочек и поделившись таким же с Юркой, спросила, что нашло на его брата.
– Не знаю, Лер. Как с катушек съехал. Вчера мы с ним в город мотались, приехали только утром. Сам меня просил поехать, знал, что я не готов, а занятие начал с опроса и специально меня завалил.
– Придурок, – процедила я. – А завтра у нас снова физкультура.
– Может, за завтраком ему слабительного подсыпать, чтобы отменили? – прошипел однокурсник.
До конца пары мы с Юрой сочиняли объяснительные, а Захар тем временем успокоился. Как ни в чем не бывало он продолжил занятие и даже шутил с остальными студентами. По звонку мы с Юрой сдали свои листочки и молча вышли из аудитории.
Остальные пары прошли для меня как в тумане. Настроение было окончательно испорчено, а все мысли занимал Дима. Средневековой философии сегодня в расписании не было, поэтому Смирнова я увидела только на обеде. Он опять сидел с Ремизовой и даже не взглянул в мою сторону. Хотелось отплатить ему той же монетой, и я специально пристроилась к Юрке в очереди за едой. Дима недовольно посмотрел на нас, но я только отвела взгляд, обсуждая с однокурсником, какой гарнир стоит выбрать к рыбе.
Зная Диму, я была уверена, что после обеда он устроит мне взбучку за Нилова, но я зря прождала его. Устроившись на подоконнике в гостиной с кружкой чая, я стала наблюдать за домом своего лже-профессора, попутно поглядывая на темный экран мобильного. Он не написал, зато в половине восьмого показался сам. Даже из окна я заметила ворот белоснежной рубашки, выглядывающий из пальто, он зачесал волосы назад и наверняка надушился. При полном параде Индюк прошел папин дом и направился в сторону коттеджа Ремизовой. Мерзавец.
Я знала, что не усну, пока Дима не вернется. Я даже не могла отлипнуть от окна, боясь его пропустить, но время шло, а Индюк все не появлялся. В конце концов я не выдержала, надела пальто, шарф и шапку, выскочила на улицу и направилась к дому Смирнова. Было уже поздно, улицы Оболенки опустели, и я надеялась, что меня никто не заметит. Я села у Димы под дверью и стала его дожидаться. Пусть на улице ночь и мороз, пусть я заболею, это будет на его совести!
– Лера? – он пришел, когда я совсем заледенела, опустился передо мной на корточки, а потом поднял меня на ноги. – Ты совсем замерзла!
– Как свидание? – зло вопросила я, желая разорвать Индюка на части с его неожиданно проснувшейся заботой.
– Давно ты здесь?
– Хорошо провел время?
– Идем в дом, – Смирнов открыл дверь и завел меня внутрь. – Совсем продрогла. Снимай пальто, принесу тебе одеяло.
– Ты не ответил. Как твое свидание?
Дима принес из гостиной плед и, заметив, что я не спешу раздеваться, сам снял с меня пальто, и укутал в плед. Только его забота меня не трогала, я не могла понять, почему он молчит и не рассказывает про ужин с Ремизовой. Больше всего на свете я боялась, что он с ней переспал. Если это случилось, что тогда? Смогу ли я простить измену?
– Разувайся, – сказал он, но я не пошевелилась. Тогда Смирнов прямо в обуви взял меня в охапку и понес в гостиную. Он сел на диван, а меня усадил себе на колени. – Ну что ты за упертая ослица, Ланская?
– Ты с ней спал? – наконец выдавила из себя я, чувствуя, как слезы застилают глаза.
– Нет, Лер, – со вздохом ответил он и большим пальцем стер сорвавшуюся с ресничек слезинку. – Я же сказал – только ужин.
– Не верю, что Ремизова звала тебя, только чтобы накормить! – отрезала я.
– Не только. Елизавета действительно со мной кокетничала и явно была не прочь познакомиться поближе.
– И ты устоял?
– А ты во мне сомневаешься?
Я только сильнее надулась, хотя чувствовала, что Дима не врет. Скинув нога об ногу с себя ботинки, я удобнее устроилась у Смирнова на коленках, все еще изображая обиду.
– Сомневаешься, Ланская? – усмехнулся он и, повернув за подбородок мое лицо к себе, легко поцеловал в уголок губ.
– Она захочет встретиться с тобой снова, – теребя пуговицу его рубашки, проговорила я. – И ты снова пойдешь?
– Не захочет. Она выяснила, что хотела, – ответил Дима.
– Что?
– Что я не тот, за кого себя выдаю.
53. Начало конца
Перед бурей всегда бывает затишье: птицы не поют, ветер сменяется штилем, наступает волнительная тишина. Так было и в ту ночь, когда я, снедаемая уколами ревности, пришла к своему возлюбленному. Помню, как он внес замерзшую меня в дом, как отогревал в своих объятьях, как успокаивал мое израненное сердце, убеждая, что не изменил с другой. Та ночь была прекрасна своей тишиной и стала последней спокойной перед страшной бурей, апогеем которой стали два выстрела, навсегда разделившие мою жизнь на «до» и «после». Уже тогда мы чувствовали, что грядет что-то серьезное, но не могли предположить, с чем предстоит столкнуться в скором времени. В тот момент меня больше всего заботило, что Диму раскрыли, и теперь его жизнь под угрозой.
