– Теперь понимаю твою перемену в поведении. Кому-нибудь еще в Оболенском известно, кто ты?
– Нет, только тебе, – Смирнов нахмурился, – мы не знаем, кто может быть причастен к этому делу, подозреваемых много, поэтому никто ничего не должен знать.
– Почему тогда рассказал мне, не думаешь, что я могу быть замешана в том, что ты расследуешь?
Дима неожиданно пересел ко мне на диван и заглянул в глаза. Наши лица были так близко, что я чувствовала тепло его кожи и сладковатый яблочный аромат от капельки повидла на его губе. С минуту мы смотрели друг другу в глаза и, когда мое сердце было готово вырваться из груди, Индюк хитро ухмыльнулся:
– Нет, на тебя не думаю. Характер не тот, – и снова чертов Индюк превратился в глыбу льда. Он пересел на свое кресло и кивнул на учебные материалы, но я проигнорировала этот жест.
– Что это значит, не тот характер?
– То и значит, Лер, – отмахнулся Смирнов, – лучше скажи, ты хорошо готовишь мясо?
– Мясо? – переспросила я, и Дима кивнул. – Ну… да. А что?
– Во вторник ты готовишь ужин, – он заявил это так спокойно, словно это что-то само собой разумеющееся, и это меня окончательно возмутило.
– С какой стати?!
– Твой отец сказал, что ты превосходно делаешь говядину в вине. Во вторник он пригласил к себе на ужин, обещал, что ты приготовишь. Помимо мяса тебе нужно обеспечить, чтобы Ланской меня не раскрыл. Будешь помогать…
Смирнов говорил еще что-то, но я не слушала. В груди гулко отбивало чечетку сердце, а перед глазами маячили страшные картинки допроса папы. Было ясно, как день, если бы Индюк не подозревал в чем-то отца, он бы ни за что не согласился бы на этот ужин.
12. У мадам Барелль
Конечно, невозможно подготовить человека, который совершенно не смыслит в философии, к тому, чтобы он прочел серьезную лекцию, как настоящий профессор. В конце первого дня занятий с Дмитрием Смирновым я была совершенно вымотана. Он же, сославшись на головную боль, обвинил меня, что теперь не сможет работать по своему делу. В результате я составила план лекций для начальных курсов, а для старших пришлось согласиться на очередное эссе. Правда, на этот раз тему выбирала я, а не учебник философии для ВУЗов. Дима хотел продолжить заниматься и завтра, но пришлось его разочаровать, сообщив, что у меня другие планы. Вот только Индюк нисколько не расстроился и приказал (именно приказал, нахал!) явиться по возвращении из Москвы.
Утро понедельника выдалось тревожным. Сидя на треклятой эстетике, я только и думала о том, как справляется с лекцией чертов Индюк. Именно поэтому, как только прозвенел звонок, помчалась на кафедру философии.
– Можно? – деликатно спросила я, предварительно постучав в дверь. Было такое волнительное чувство, будто я иду узнавать результаты своего экзамена.
– Да.
Дима, как и всегда, был хмур. Он ссутулился над столом, внимательно читая газету. Если бы так он изучал книги… Я знала, что Смирнов меня узнал, хоть и не поднял головы. Он намеренно меня игнорировал? Никак не мог унять свою гордыню, или это что-то другое?
– Как лекция, Арсений Витальевич? – поинтересовалась я, присаживаясь на стул перед ним.
– Что? – растерянно переспросил он, наконец поднимая на меня взгляд.
– Я спросила, как прошла лекция, – специально отделяя каждое слово, повторила я.
– Ах, это… Хорошо, спасибо. Сегодня, когда вернешься из города, зайдешь ко мне и напишешь такой же план на завтра.
Снова этот руководящий тон. Опять эта необоснованная самоуверенность. Как же меня злил Дима, когда так себя вел! Захотелось как-то отомстить, сделать какую-нибудь гадость, и я не нашла ничего лучше, как выхватить у него со стола газету и на глазах Индюка смять в большой ком.
– Сдурела, полоумная?!
– Прекрати говорить со мной в таком тоне. Я тебе не служка
16. Мы в одной лодке, позволь напомнить. И не надо мне напоминать про твой жалкий шантаж, – я подняла руку вверх, опережая его очередную грубую фразу, понимая, что сейчас должна поставить нахала на место. – Я вернусь поздно. Мы не сможем позаниматься.
– Не страшно, я ложусь не рано, как ты могла заметить, – прошипел он, – буду ждать тебя, Ланская. Тебе еще диплом дописывать, не забывай.
– Ах, так?! – разозлилась я. – Хорошо, я приду, но к этому времени, будь добр, ознакомься с биографией и творчеством Августина Аврелия
17. Потому что иначе заставлю всю ночь читать вслух его «Исповедь»
18.
– Ведешь себя как престарелая учительница, – хмыкнул Смирнов и, перегнувшись через стол, выхватил у меня из рук помятую газету, положил ее на стол и стал аккуратно расправлять.
– Придурок, – тихо, но так, чтобы Дима услышал, кинула я и гордо вышла из аудитории под его ненавидящим взглядом.
Я шла к залу риторики и мысленно проклинала Смирнова, но неожиданно меня кто-то схватил за руку. Конечно! Мне не хватало только ее!
– Лен, что ты хочешь? – я постаралась всем своим видом продемонстрировать, как не рада встрече с любовницей папы. Пусть знает, что со мной не следует шутить.
– Ты же все знаешь, – виновато пробормотала она. – Лер, давай поговорим.
– Нам есть о чем говорить? – скрестив руки под грудью, вопросила я, внутренне возмущаясь ее нахальству.
– Да, есть. Я должна все объяснить, – это уже прозвучало решительно и отнюдь не виновато. Я не была к такому готова, будучи уверенной, что Королева стушуется рядом со мной.
– Нечего объяснять, Лен! Мне пора на занятие. Тебе, кстати, тоже.
– Лер, прошу тебя! Нам действительно надо поговорить!
– Хорошо.
Я сдалась, но лишь потому что этого разговора не миновать. Пусть уж сейчас. Это, как пластырь на болячке, проще – раз! Больно, саднит, но зато все кончилось.
– Понимаю, как тебе было неприятно все узнать, – начала она, но тут же замялась, подбирая лучшие слова.
– Нет, не понимаешь… Твоего отца не соблазняла девочка-ровесница.
