– Валерия, ты что-то забыла? – приспустив на нос очки в тонкой золотой оправе, женщина окинула меня взглядом.
– Евгения Матвеевна, добрый день, – учтиво поздоровалась я, – вы не видели отца?
– Ему пришлось уехать в город по университетским делам, – сообщила Селезнева и, все-таки сняв очки, закусила одну дужку, – но Андрей Николаевич успел предупредить, что завтра ты придешь ко мне на ужин.
– Да, конечно, – наигранно улыбнулась я.
– Тогда до завтра, Валерия! – Селезнева снова нацепила очки и стала дальше проверять какие-то тесты.
Я вернулась в корпус совершенно без настроения. И Аринки не было, чтобы выговориться. Я прилегла на кровать и, прикрыв глаза, задумалась о новом профессоре. Он очень странный и такой агрессивный по отношению ко мне. По сути я ничего ему не сделала, немного нагрубила, но ведь это не смертельно. Может быть, еще можно все уладить? То, что его лекция показалась мне поверхностной, могло оказаться заблуждением, основанным на предвзятом отношении. Надо посмотреть на Арсения с другой стороны. Он мог волноваться на первом занятии или приберегал свои размышления для другого раза. В любом случае, неумение вести лекции не говорит о его глупости. Обо мне он тоже сделал преждевременный вывод. Завтра надо все исправить! С такими мыслями я спокойно уснула.
На следующий день, полная решимости наладить отношения с новым профессором, я спешила на учебу. История средневековой мысли стояла лишь третьим занятием. Сначала предстояло высидеть латынь и высшую математику.
Как только математик нас отпустил, я сразу направилась на кафедру философии с четким желанием поговорить с Арсением. Мне повезло, и я застала его одного.
– Арсений Витальевич, можно с вами поговорить? – слегка взволнованно спросила я.
– Валерия… – профессор указал рукой на стул, и я послушно присела.
– Арсений Витальевич, вчера у нас произошел неприятный конфликт. Я вам нагрубила, за что хотела бы извиниться, – произнесла я.
– Вы умнеете на глазах, Валерия, – произнес мой собеседник, возвращаясь взглядом к книге, которую читал до моего прихода.
– Но и вы были не правы, – не выдержала я, разозлившись его безразличием.
– Что вы сказали? – переспросил он, оторвавшись от книги, а его сапфировые глаза вспыхнули недобрым блеском.
– Вы были не правы на мой счет. Конечно, я поступила некрасиво, когда заснула, но это произошло еще до лекции. У меня был насыщенный предыдущий вечер, – честно выпалила я, а профессор приподнял бровь после моего заявления про «насыщенный вечер». Он точно неправильно меня понял, но сейчас это было неважно, – я не прикрываюсь тем, что мой отец преподает. Вы можете в этом убедиться сами. Не хочу показаться нескромной, но медиевистика – это действительно то, в чем я недурно разбираюсь.
– Это все, что вы хотели сказать? – равнодушно уточнил Арсений.
– Да, – пропищала я, чувствуя, что моя попытка навести мосты потерпела глобальное фиаско.
– Хорошо, в таком случае, присаживайтесь на свое место, а на что вы способны, сегодня проверим, – вздохнул Арсений, как мне показалось, обрадованный тем, что мне нечего возразить.
После разговора с Романовым я только сильнее утвердилась в мысли, что первое мнение о нем оказалось верным. Его высокомерие раздражало настолько, что теперь стало делом чести доказать, что я действительно чего-то стою. Арсений сказал, что сегодня у меня будет такая возможность. Отлично!
Аудитория постепенно заполнилась студентами, и я с трепетом ожидала начала семинара в надежде блеснуть своими знаниями. Но наш преподаватель все так же читал книгу, только по звонку он обратил внимание на студентов.
– Добрый день, – сухо поздоровался он, – сегодня вы пишете эссе. Хочу увидеть, как вы умеете мыслить. Тема: «Логика Аристотеля в синтезе с христианским богословием как основа схоластики».
Профессор Романов для наглядности записал тему на доске, обвел взглядом аудиторию и сел за свой стол. Студенты принялись за написание работы, в то время как Арсений углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдала. В этом человеке что-то настораживало. Тема, которую он предложил, была слишком обширна и подразумевала собой сведение к простому определению схоластики. Неужели такому выдающемуся профессору действительно будет интересно читать подобную банальщину? Мне было бы скучно. Мне и писать-то было скучно…
– Валерия, – как гром прозвучал его строгий голос, – вам нужно особое приглашение, чтобы начать писать?
– Извините, просто обдумывала тему, – я схватилась за ручку и начала писать определения, не желая снова вступать в конфликт.
Арсений продолжал недовольно смотреть на меня, и только когда ручка забегала по бумаге, отвернулся к окну. До конца пары я старалась избегать с ним зрительного контакта, хотя несколько раз чувствовала на себе его взгляд. Как только очередной звонок известил нас о свободе на ближайшие двадцать минут, я одной из первых сдала работу и практически выбежала из аудитории.
Следующим нашим занятием была физическая подготовка. Она проходила в соседнем от учебного корпусе, где, кроме большого зала, поделенного на секции по видам спорта, располагался бассейн. В отличие от многих других вузов, в Оболенке не считали физкультуру чем-то проходящим. У нас отдавали должное спорту, и каждый студент в обязательном порядке должен был добросовестно сдавать нормативы. Занятия вел Ян Семенович Гуревич, кандидат в мастера спорта по легкой атлетике и неоднократный призер российских и международных соревнований. Кроме того, Ян был молодым, привлекательным мужчиной, и многие студентки сходили по нему с ума.
Когда я, переодевшись и захватив с собой бутылочку воды, вышла в зал, Яна Семеновича еще не было. Его отсутствием не преминул воспользоваться Юрка и напомнил мне о несостоявшемся свидании.
– Да, я помню, Юр, но сегодня мы с отцом идем на ужин к Селезневой, – без энтузиазма отозвалась я, сейчас мысли были заняты другим и совсем съехали с романтического лада.
– Серьезно? – удивился он. – Я тоже там буду. Меня тащит Захар.
– В таком случае, там и встретимся, – улыбнулась я.
– Ага, но от встречи наедине ты все равно не отвертишься, – подмигнул мне парень и поспешил ретироваться к своим приятелям, потому что в зал вошел Ян Семенович.
Как обычно, Гуревич вытряхнул из нас все силы, заставляя отжиматься, приседать, делать выпады и стоять в планке по две с лишним минуты. Когда занятие окончилось, я легла на коврик и невидящими глазами уставилась в потолок. По мере того, как ко мне возвращались силы, я стала рассматривать потолочную роспись, на которую раньше не обращала внимания. Справа от массивной люстры была изображена женщина, стоящая у реки на одном колене, выливая в нее воду из кувшина. Дальше за ней был густой лес, каждое дерево которого было детально прописано. Но тут меня привлекла одна деталь. На крайнем дубе четко просматривался повешенный точь-в-точь такой, как на гравюре, что передал Радзинский. Взглянув еще раз на всю картинку, я заметила, что она не выглядит целостно, хотя каждый элемент удачно вписан, но плохо вяжется по смыслу с остальными. В ней не было одного сюжета, а скорее просматривалась какая-то символичность. И снова я вспомнила профессора Радзинского и его загадочную смерть.
