- Теперь поняла. Наконец поняла. Ты пытаешься спасти меня.
Все, что могу - невнятно промычать: - Марада... Марада, не ... я не...
- Звезды. Вот ответ. Мы можем быть звездами - можем заставить их поверить. Поверить, что станем прибыльными. Станем великими. Тогда нас вытащат домой. Нужно лишь убедить их.
Да никогда. Не с нами. Нужно ей сказать.
Нужно.
Но я просто нахожу ее губы и позволяю языку заползти мне в рот, словно своевременному кляпу. Она содрогается и заводит мою руку внутрь себя, в скользкое между ног.
А может, ложная надежда для нее единственная надежда. Может, ей не нужно верить. Один из любимых писателей папца говорил: "Нужно дарить друг другу иллюзии, чтобы можно было жить".
Или самим себе. Дарить.
- ... ты не такой, Кейн, как притворяешься. Я знаю. Чую. - Она ложится на твердый камень и тянет меня сверху, стальная пружина члена против железных-под-бархатом бедер. - Внутри тебя герой. Звезда. Мы можем жить, Кейн.
А я дрожу слишком сильно, чтобы ответить, и она шарит и затягивает меня внутрь себя, и дрожь становится ритмом. Охватывает мои бедра ногами и тихонько кричит, крошечное "упп", и поднимает над полом алчным движением таза...
- Мы будем жить, Кейн. Вот наш обет. Жить. Стать звездами, ведь мы поняли, что можем.
- Да, - говорю я. - Да.
Что еще я могу сказать? Что еще мне следует сказать?
- И если они возьмут меня домой... если возьмут...
Голос набирает мощь в такт движениям бедер.
- Я не оставлю тебя здесь. В их руках. Клянусь, клянусь, клянусь всем. Я приду за тобой.
- Знаю... - Беззвучно. задыхаясь. - Я ззз... ннн...
- А ты придешь за мной.
- Да.
- Скажи, что...
- Да.
- Скажи еще ...
- Да, Марада, да. Да, я приду за тобой...
- Придешь. Ты придешь за мной, Кейн - ты - ты...
Она судорожно сводит ноги, угрожая сокрушить спинной хребет в порошок, и мне все равно. Все равно и сейчас и вечно, всегда будет все равно, ибо есть лишь плоть ее и моя и широкая волна, нами поднятая, она вздымает гребень в бесконечной белой вспышке, растворив и боль и сожаления и гнев и все, что плохого есть и будет в мире.
И...
>>ускоренная перемотка>>
Мы лежим в объятиях, трепеща и тяжело дыша.
Через некое время я отрываюсь, а она тихо стонет, затухая, и прижимает снова, и я отвечаю с удвоенной силой.
Похоже, мы тоже уйдем с салютом.
Да уж. Снова не смешно.
Я дарю последний поцелуй, последнее долгое свидание тайной плоти, пробую сказать губами и руками то, чего не смогу сказать вслух. Что это не было ошибкой. Что это не гормоны, не крайность. Что мы не просто перепихнулись.
Ну, я и сам не думаю, что это было "просто".
И еще через время мы встаем и ищем одежду.
До странности стыдливые.
Мне нужно бы что-то сказать.
Я сказал бы... - Марада... Марада, я...
- Не надо.
- Но.
- Только не надо.
И я не говорю.
Вот такое долгое темное молчание.
Рука сама находит нож. Слышу тяжелый скрип железа по камню, это она нашла моргенштерн.
Я стою в темноте. - Наверное, уже светает.
Тихий шелест одежды, и она оказывается рядом. - Да.
- Ты готова к такому?
- Да, Кейн. Наконец-то да. - Голос ее стал громким. Уверенным и внушающим уверенность. - Готова.
- Так идем.
Плечо к плечу, мы выходим из слепой тьмы на розово-стальной рассвет.
Они ждут нас снаружи.
Божьи Глаза
- Должен сказать, фримен Шейд, я, ха-ха, хрм, приятно впечатлен вашим благочестием...
Уле-Туранн, епископ Семьи Пуртинова Брода, вяло поднимался по одному из проходов святилища. Из-под биретты свисали завитки умасленных волос, того же цвета, что грязное пятно на саккосе. Он шел как человек, слышавший, что существует такое гимнастическое упражнение, но никогда его не выполнявший. И он болтал. Беспощадно. Бла-бла-бла-бла: отупляющий поток бессодержательного шума.
- ... если бы Возлюбленные Дети, приезжая в город, делали Искупление первым пунктом программы! Если бы. Хотя последнее судно прибыло, э, ну, кажется - обыкновенно пароход прибывает не позднее четвертой стражи...
- Меня задержали на таможне.
- А. - Он моргнул и кивнул, словно действительно понял. - Отлично, всё как и должно. Если такова Воля, пусть сбудется. Ма'элКот Превыше Всего, не так ли?
- Так мне говорили.
Святилище было таким же, как в Успенском соборе Анханы: чаша скамей вокруг широкого пространства, словно стадион с трибунами. Однако здесь на полу лежал мрамор с розовыми прожилками, красивые алые с золотом дорожки покрывали спуски между рядами. В центре был алтарь. Около высилась колоссальная бронзовая статуя Самого Бога, похожая на ту, что в Великом Зале дворца Колхари - с двумя лицами, дабы Ма'элКот видел и вперед и назад, и стилизованными гениталиями, мужскими и женскими; у той статуи были руки в боки, здесь же они поднимались ввысь, поддерживая купол из цветного стекла. На верхушке ослепительно сияло полуденное небо, а у основания купол светился оттенками красного и золотого, будто на закате.
Епископ продолжал болтать в том же бессмысленном и приятном духе, пока мы пробирались между служек и дьячков. Те кишели, выметая ковры, полируя алтарь, ползая по шатким лесам и надраивая бронзу Ма'элКота. Река болтовни унесла нас за пределы святилища, в административное крыло, к его конторе.
Епископ уместился в необъятное вращающееся кресло бычьей кожи, тут же выкатившись из-за письменного стола (тот был масштабнее, чем разделочный стол в ресторане). Подбросил дровишек на решетку камина, помешал угли, указал на стул-тумбу, обтянутую зеленой парчой. - Прошу, фримен Шейд, устраивайтесь, ха-ха, хрм, да. Прежде чем мы проследуем в кельи Искупления, остается один мелкий вопрос... То есть, меня уведомили, что вы, ха-ха, хотите свершить приношения, да?
Я едва его слышал. Ставни были открыты. Я пересек комнату и встал у окна, глядя на Ад.
Сторожевые огни на бастионах бросали оранжевые пятна на стену Шпиля, мешаясь с желтыми крестиками там, где свет фонарей выходил через бойницы. Свет на лике Ада был красноватым, выдавая призрак структуры камня; вон там, справа, угадывался парапет.
Именно тот. Где я стоял с партнерами полжизни назад, следя, как Черные Ножи мчатся по пустошам. Теперь огриллоны живут в вертикальном городе, а люди внизу. Интересно, хоть кто-то смотрел в этот день на реку? Видел пароход?
