Глаза рыцаря сузились, лицо стало суровым. - Вы назвали этого Черного Ножа братом?
- Сколько раз вы желаете услышать мои слова?
- В Пуртиновом Броде нет Черных Ножей. - Рыцарь отвел глаза, воздевая окованную пластинчатой сталью руку. Ливрейный паж подскочил к нему, рыцарь заговорил голосом столь тихим, что слышно было лишь гудение.
Я не смог и прочитать по губам. Мне как холодной водой в лицо плеснули.
Паж поспешил к ведущей в город двери, сгибаясь так усердно, словно готов был бежать.
Плеснули грязной водой.
Я вздохнул сквозь сжатые губы. - Так все в порядке, можно проходить? Гмм?
Клерк казался ошеломленным. - Простите?
- Есть закон против семейных визитов? Или нужно оплатить безбожную пошлину? Разрешение от треклятого законника?
- Я, ах, ну... нет, не думаю...
- Тогда проштампуй мои гребаные бумаги, ладно? Тут воняет.
- Фримен Шейд. - Гора хриллианской стали и мяса нависла над левым плечом. - С Солдатами Хрила обращаются вежливо. И с почтением.
- Ага? - Я показал зубы глазам столь голубым, столь и пустым, как зимнее небо. И призвал дух себя в возрасте двадцати пяти лет. - Эй, прости. - Повернулся к клерку. - Поставь печать на гребаные бумаги.
Раздался металлический шорох, единственный звук, которым хорошо смазанный доспех выдает движения своего владельца; впрочем, он не смог заглушить сдавленного рыка, застрявшего у рыцаря в горле. - С Солдатами Хрила не говорят в подобном тоне...
- Нет? Позвольте догадаться. Мы должны взаимно раскланяться и разойтись, и счесть все случившееся сном? - Я показал оскаленные зубы. - Значит, теперь мы любим друг друга?
Хитро скрепленные пластинчатые рукавицы заскрежетали, когда сжались кулаки. - Фримен Шейд, вы Вооружены и на ногах, и ваши манеры представляют собой Законный Вызов. Должен ли я Ответить?
Вторая половина жизни вернулась с тихим, долгим вздохом, типа "я-много-прожил-и-знаю-как-лучше". Я загнал монстра назад, в пещеру, но все же вынужден был склонить голову, прежде чем нашел силы ответить. Даже в пятьдесят не могу спокойно смотреть противнику в глаза.
- Нет, - сказал я. - Прошу прощения. У вас обоих.
Рыцарь побагровел - я видел его краем глаза - он желал объяснений, вроде "это утомление долгого странствия" или "я неудачно пошутил".
Однако я лишь смотрел в пол.
- Вы извиняетесь.
- Да уж. "Чего тебе нужно, цветов и коробку гребаных конфет?" прорычал мой юный дух, но я уставился рыцарю прямо под подбородок и закусил губы, пока не заныла челюсть.
Рыцарь издал длинный, тихий вздох.
Потом еще.
- Принято.
- Теперь я могу идти? Сэр?
Рыцарь поднял другой палец, и подскочил другой паж. - Возьми сундук господина и отнеси в люканнисгерил.
- Эй...
- Фримен Шейд. - Рыцарь указал рукой на железную дверь. Она была открыта. За ней виднелись еще железные двери. Закрытые. В каждой на уровне головы был вырезан "иудин глазок". - Подождете там. Слуга вас проводит.
- Бумаги...
- Они вам не нужны.
- Я сказал, что извиняюсь...
- Ваши извинения были приняты. Ждите там.
- Я под арестом?
Рыцарь чуть склонил голову, такую юную и белокурую. - Если вам угодно.
- За что же?
- Потому что в моей власти вас задержать. - Его лицо было тверже стены. - В качестве Вооруженного Комбатанта шестой степени у вас есть право Оспорить мой авторитет. - Он едва заметно кивнул на освещенный солнцем угол у дальней стены таможенного здания, не сводя с меня безразличного взора. - Если пожелаете Оспорить, благословленная Арена ожидает нас вон там.
- Вы шу... Гмм. Явно нет.
- Вопрос можно уладить и здесь. Вам нужно только ударить.
- Ударить. - Я прищурился. Правила изменились с той поры, когда я последний раз посещал Бодекен. Возможно, именно из-за моего последнего посещения.
Юный рыцарь послал мне вежливую улыбку, едва на градус теплее арктической зоны его глаз. - Если я зашел слишком далеко, Хрил склонится на вашу сторону; Наш Владыка Отваги славен также своим правосудием.
- Внушающая теория. - Я поднял руку к лицу: боль начал вгрызаться куда-то в мозг, позади глаз. - Пусть ваш паж осторожнее обращается с сундуком, ладно? Он новехонький.
Камера была безупречной.
Две двери, обе железные, отшлифованные и смазанные свежим маслом, широкое окно с решеткой, позволяющее видеть спокойный дневной свет и даже вдыхать осенний воздух; стены из побеленного кирпича, запах свежей извести; удобные лежаки на пристроенных к стенам каменных скамьях; в углу блестящая медная "ночная ваза", в другом столик с парой глиняных стаканов, кувшин с холодной водой, тарелка сухофруктов и очищенных орехов, тарелка поменьше с тремя сортами твердого сыра.
Лучшее из мест, в которых меня когда-либо запирали.
Я попрощался с Орбеком... когда, четыре месяца назад? Кажется так. Поздней весной, когда он собрался назад в Терновое Ущелье, решив вместе со мной одну проблему на границе Кориша. Орбек сел на поезд до Анханы, на Полустанке: едет домой навестить старых друзей в Лабиринте, сказал он.
Обрести подобие семьи.
Сейчас листья стали золотыми и алыми, мы оба оказались на Бранном Поле, и Орбек каким-то образом устроил здесь столько неприятностей, что одно упоминание его имени подарило мне тихий полдень в каталажке.
Я не тратил энергию на беспокойство, а силы на ходьбу из угла в угол. Они отпустят меня - или нет.
Через некоторое время я поел.
Солнце полностью осветило одну стену тюрьмы. Кирпичи приятно нагрелись. Я растянулся на уютной лежанке, заложив пальцы за голову, и позволил глазам сомкнуться от боли. И на время стал двадцатипятилетним, молодым, глупым и порочным, корчащим из себя Красавчика Жеста
[2] c Черными Ножами в вертикальном городе...
Пускай вы слышали иное, я не глуп. Успел догадаться, что меня так гложет: тот двадцатипятилетний малец. Не люблю его вспоминать. Не люблю делить с ним жизнь. Не люблю напоминаний, что не слишком изменился с тех пор.
Особенно неприятно вспоминать, что я все же изменился, и сильно.
Потому что, знаете, эти черные кошмары с кровью и ужасом...
Они не кошмары. Не для меня. Когда лязг железа о железо прогнал кровь и вопли, затолкав ночь обратно мне в башку... мне было жаль просыпаться.
