Везучий же я.
- Ага. - Я сжимаю кулаки. Чувство мне нравится. - Да, это был я.
- Но ты - ты же был дома, да? Сказал, что вытащишь нас домой... сказал, что...
- Я сказал это, чтобы вытащить тебя из ямы.
Воздух замерзает в ее груди. - Ты...
- Ты нужна мне живой и сражающейся, Тизарра. У меня тут всякое дерьмо, которое избавит тебя от инфекций и придаст сил. Я получил пищу и оружие и магические штуки, хотя плохо понимаю, для чего они. Но тебе все это не помогло бы. Ничего не помогло бы, ведь у тебя не было цели.
- Я... - Она обнимает себя руками, сдавив крошечные груди, и не смотрит на меня. - Внизу... там, в той яме...
- Ага. - Я сажусь рядом и кладу на грудь тунику. - Не стану говорить, будто понимаю, что ты испытала там, внизу. Но я и сам повидал немало дерьма за эти дни. Знаешь?
Ее пальцы уже работают, она покрывает себя туникой, как одеялом. - Да. Да, знаю. Но ты... ты всегда был сильным...
- Нет. Я обычный грязный урод.
Она уже может смотреть мне в глаза. Я вижу слезы.
- Вот что я сообразил. На меня вылилось немало дерьма. Но это чепуха. Тебе пришлось много хуже. Как и Мараде, которая страдает прямо сейчас.
- Марада... - откликается она, вяло, тупо и грустно. - Что они делают с ней?
- Это... плохо. Хуже, чем было со мной. Хуже, чем с тобой.
- Ох... о боги. - Новые слезы. - О боги, я не вынесу...
- Она терпит.
Мышиные брови сходятся вместе.
- Так бывает с хриллианцами. Таков дар Хрила. Жестокий дар, но что есть, то есть. Она способна вынести все, если не сдастся.
- Никогда. Она никогда не сдастся...
- Сдастся, когда поймет, что ты умерла.
- О... - Глаза раскрываются еще шире, губы обвисают. - Но я, я...
- Вот почему нужно собраться. Сейчас. Когда буря утихнет и они поглядят на яму и поймут, что над говном торчат лишь две отрубленные руки, которые я подвесил...
Она дрожит сильнее.
- Я не смогу сделать все за тебя, Тизарра. Это твоя сила. Ты тавматург. Можешь делать Плащ. Можешь войти в самое сердце затраханного лагеря...
- Ты... ты хочешь, чтобы я... вернулась туда?!
- Так нужно.
- Я не... Кейн, не могу...
- Можешь. В том всё дело. Это я и стараюсь донести. Ты сильнее, чем думаешь. Я видел людей, проходивших всякое дерьмо. Иногда похуже этого. Знаю кое-что о выживании. Как ведут себя люди. Это не сложно. Просто тяжело.
- Тяжело. - Она смеется, и в смехе слышна грань истерики. - Тяжело?
- Да. Ты просто продолжаешь драться. Неважно чем. Просто не сдаешься.
- Кейн...
- Для обычных людей и хриллианцев - одинаково. Мы выживем, если не сдадимся. Да, у них волшебные тела - но плюнь. Пока ты не сдалась, эти мрази могут тебя лишь убить.
Искалечить, ослепить, отрубить ноги, довести до слюнявого безумия и так далее... но хорошая ложь всегда затопчет дурную истину. Я кладу ей руку на плечо. - Смерть - еще не самое худшее.
Вот это верно.
- Ты не понимаешь. - Дрожь все сильнее, несмотря на одежду. Догадываюсь, что это не связано с холодом. - Я уже сдалась. Сдалась. Я вопила... умоляла...
- Ага, я тоже.
Я снова вижу большие глаза.
И пожимаю плечами. - Они сломали меня, как поганую гнилую палку. И что? Они всех ломают. Только это и умеют.
- Но... но...
- Но это было тогда. - Я встаю. - В жопу тогда. Тогда прошло. А сейчас - бой.
- Я... не знаю, если я...
- Они приковали Мараду лицом вниз к камням. Голую. В середине стоянки. И каждый самец может ее взять, и каждая сучка смотрит...
- Кейн...
- Знаешь, почему она еще жива? Не из-за Хрила. Да, бог Исцеляет ее, но потому, что она борется. Всегда. Борется всегда. Знаешь, почему так?
Я перемещаюсь к ней лицом, беру за руки, и она не отталкивает. - Потому что я уже не на кресте.
- Кейн...
- И потому, что ты еще можешь звать...
- Я...
- Ты так и оставишь ее там? - Я трясу ее. - Оставишь?
- Как ты можешь... можешь требовать такого?
- Потому что бремя на тебе. И на мне. Больше нет никого.
Я скалю зубы. - Потому что у меня есть план.
>>Ускоренная перемотка>>
Дождевой поток стал капелью. Потом лишь шепотом. Гром затихает где-то на востоке.
Пора идти.
Я налегаю на постромку, так, что саднят ожоги на груди, на плечах. Волокуша приходит в движение, и я вытаскиваю ее в ночь.
В мою ночь.
Хорошая ночь для смерти, сосуны.
Стоянка Черных Ножей простирается в сотне футов внизу, горят сторожевые костры.
Вдоль парапета...
Дождь еще шумит, скрывая скрип салазок по песку и случайным камням, но я осторожен, ведь ночь иногда играет шутки со звуком. Вес волокуши позволяет мне идти по самому краю. Но тут салазки цепляются за выступ стены, два бочонка грозят выпасть из плохо закрепленных ремней. И выкатиться в провал, вниз.
Не сейчас. Не здесь.
Руки дрожат и дергаются, пока я стараюсь удержать бочонки и поставить обратно. Понадежнее.
Детали. Вас всегда убивают мелкие детали, чтоб их.
Вперед, проклятый. Пальцы не желают сотрудничать, и стресс заливает потопом ночное зрение, я вожусь вслепую, и мне не совладать. Не сейчас. Я не готов.
Когда бочонки наконец оказываются на месте, я проверяю ремни, крепящие на груди бутылки, и тряпичные фитили. Если я потеряю... Надежно. Надежно. Хорошо. Дыши. Все хорошо.
Снова в постромку. Несколько вдохов наделяют парапет призрачным сине-серым сиянием усиленного зрения. Вполне достаточно. Идем.
И я иду.
Но...
Вот хрень.
Слишком долго. Слишком шумно. А я еще не вернул силы. Без напоминаний боли я забываю, насколько выдохся.
Нужно было устроить пробный прогон. Но как? Уже поздно.
Просто тяни.
Я налегаю на постромку. Веревка рвет кожу и мышцы, обжигает кости да не по-настоящему но это же мать вашу так...
Тяни, мразь.
Слишком громко дождя нет они не слышат но смогут, знаю уже слышат а я не могу быстрее и не доберусь тяни мать твою тяни...
Я добираюсь, когда отказывают колени. Сбрасываю веревку и бросаюсь в волглый песок и позволяю крови смешаться с грязью, лежу в лужице соображая, как же успокоить дыхание.
