Все остальные предложения, то есть молекулярные предложения, образованы из элементарных предложений как истинностные функции последних. Если известно, какие из элементарных предложений являются истинными, а какие – ложными, можно заранее определить посредством простых вычислений все истинные и все ложные молекулярные предложения. Только между молекулярными предложениями в обязательном порядке существуют отношения вывода или противоречия: тот факт, что из одного предложения следует другое или несколько других предложений или что одно предложение противоречит другому, зависит только от оснований истинности одних и других и не зависит от того, что имеет место в действительности. Иначе говоря, есть лишь одна необходимость – логическая. Логика как наука имеет право на существование лишь потому, что эти отношения не проявляются со всей ясностью в символике, которую мы используем обычно.
Начав с этих двух уровней, пойдем дальше.
Что касается элементарных предложений, рассмотрение условий, которым они должны удовлетворять, чтобы иметь смысл, позволило Витгенштейну a priori установить, что элементарные предложения не зависят друг от друга и, соответственно, что существование или несуществование одного положения вещей ни в коей мере не зависит от существования или несуществования другого положения вещей. Из этого следует, что между фактами (между существующими положениями вещей) отсутствуют обязательные, в частности причинные, отношения: «Суеверие есть вера в причинную связь», – пишет Витгенштейн
[19]. «Закон причинности» затрагивает не сами факты, а то, как мы их себе представляем; то есть он касается только того, каким образом мы строим наши научные теории, вернее, того, как мы представляем себе в простой и упорядоченной форме совокупность фактов. Закон причинности лишь расплывчато говорит о том, что существуют законы природы; но существование законов природы является не более чем особенностью – которая должна сама собой проявиться, – того, как мы представляем себе мир, а не свойством того, что представлено.
В более общем смысле образная теория в ее применении к элементарным предложениям приводит к полному отделению истинности от существенности, а значит, истинности от ценности. Согласно традиционному подходу, существующему со времен Аристотеля и его логического анализа, чем глубже суждение проникает в сущность субъекта, определяемого предикатом, тем в большей степени оно истинно: возвращаясь к нашему примеру, суждение «Буцефал является лошадью» «более» истинно, чем суждение «Буцефал является неукротимым». Вообще говоря, из этого следует, что истинности отличаются друг от друга по степени важности и ценности: выражая сущность вещей (а то и всего мира!), мы получаем доступ к тому, что действительно имеет ценность, тогда как оставаясь на уровне «случайных свойств», мы довольствуемся поверхностным и малозначимым. Как известно, именно философы путем отрешения от всего внешнего и отказа от собственных насущных потребностей и т. п. обретают необыкновенную способность постигать «суть» вещей, в отличие от простых смертных, которые из-за легкомыслия или лени обречены ограничиваться случайным. Поэтому поиск истины, понимаемый как поиск чего-то основополагающего – сути, зачастую ценен сам по себе, являясь самой благородной целью в жизни человека.
Как мы помним, одна из наиболее значимых характеристик «нового» логического анализа, разработанного Фреге, состояла именно в том, что возможность по-разному анализировать одно и то же предложение отменяет идею Аристотеля (и не только его одного), согласно которой любое предложение говорит что-то о чем-то. Образная теория позволила этой идее в полной мере обрести смысл: собственно, предложение ничего не говорит о «чем-то», что должно в конечном итоге относиться к субстанции, скрытую сущность которой необходимо раскрыть. Предложение представляет собой один из способов, посредством которого объекты сочетаются друг с другом. Если предложение истинно, значит, объекты сочетались именно таким образом, но лишь по чистой случайности; несомненно, предложение говорит, что «дело обстоит так», но вполне могло случиться и так, что дело обстояло бы ровно наоборот – по существу, это не имеет никакого значения. Если предложение истинно, оно может только показать, как устроен кусочек мира, который оно отображает, и больше ничего. В этом смысле все истинные предложения находятся на совершенно одинаковом уровне: ни одно из них не является более «истинным», чем остальные, ни одно не имеет бо́льшую ценность, чем остальные. Отсюда Витгенштейн делает вывод:
«Все предложения равноценны»
[20].
И прибавляет следующее замечание:
«В мире все есть, как оно есть, и все происходит так, как происходит: в нем нет никакой ценности».
Из этого основополагающего тезиса вытекает, что естественные науки, которые определяют, какие из предложений являются истинными, ничего не могут сообщить нам о том, что представляет ценность, а что – нет. Конечно, желая узнать о том, что является истинным, мы должны полагаться на эти науки, но это ни в коей мере не касается главного – того, что составляет, по выражению Витгенштейна, «проблемы жизни»:
«Мы чувствуем, что, если бы и существовал ответ на все возможные научные вопросы, проблемы жизни не были бы при этом даже затронуты»
[21].
Причем интересно, что имеют смысл лишь те проблемы, которые касаются существующего в мире положения вещей, а именно – естественно-научные проблемы. Следовательно, о том, что касается «проблем жизни», о проблемах этики и ценности не может быть сказано осмысленно. Для лучшего понимания этого пункта вспомним: чтобы иметь смысл, предложение должно обладать условиями истинности, а значит, отображать возможное положение вещей, потенциальное существование которого носит случайный характер; это приводит нас к тому положению вещей, которое существует в мире, точнее, которое не могло бы не существовать, и потому лишенному всякой ценности.
«Проблема жизни», о которой несколько загадочно говорит Витгенштейн, – это, по-видимому, проблема задач, которые мы ставим перед собой, или, если угодно, наших жизненных целей. В чем состоит смысл моей жизни? Подобный вопрос, разумеется, не имеет никакого отношения к фактам. Он предполагает некое глобальное видение мира во всей его совокупности; благодаря этому видению совокупность существующих положений вещей приобретет упорядоченность и смысл. Однако мы можем осмысленно говорить лишь о том, что потенциально имеет место в мире, уж точно не в мире как в совокупности, поскольку тогда придется признать, что мир сам является положением вещей, которое могло бы не существовать. Существование мира проявляется в том факте, что мы пользуемся языком, позволяющим формулировать предложения, которые могут быть истинными или ложными, то есть осмысленными; это, естественно, относится и к сфере невыразимого, поскольку является самим условием того, что мы можем в принципе говорить о чем-либо.
