К подобному выводу приводит и отказ от содержащегося в «Трактате» тезиса об истинностно-функциональном характере кванторов, поскольку в таком случае отвергается возможность сведения общих предложений к элементарным предложениям.
Подвергнув пересмотру постулат о логическом анализе, Витгенштейн разрушил большую часть своей теории, изложенной в «Трактате», в особенности все, что относится к утверждению о том, что смыслом любого предложения являются его условия истинности, а также следствие этого утверждения, служившее поддержкой тезису, согласно которому правильная логическая символика должна показывать условия истинности всех сложных предложений. Более того, можно сказать, что это негативно отразилось на статусе разъяснительной работы, которую пытался осуществить философ в «Трактате». Говоря точнее, таким образом высвечивается один из основных недочетов его работы, на который не обращали внимания из-за ее явного успеха.
Как мы помним, один из выводов, к которым привела изложенная в «Трактате» теория, касающаяся предложений, заключается в том, что предложение «показывает» свой смысл (то есть свои условия истинности). Другими словами, элементарное предложение показывает, что отображает положение вещей, а молекулярное предложение – с какими истинностными возможностями входящих в него элементарных предложений оно согласуется. Мы также помним, что в «Трактате» проводится четкое различие между тем, что может быть «показано», и тем, что может быть «сказано», то есть нельзя говорить что-либо о том, что показано. Следовательно, наличие смысла у предложения мы не можем выразить с помощью языка – оно должно само показать себя «в» предложении. В более общем плане из этого вытекает мысль о том, что невозможно создать теорию, которая бы объяснила, что означает наличие смысла у предложения и при каких условиях оно его обретает.
А ведь именно это пытался сделать в «Трактате» Витгенштейн посредством образной теории предложения! Итак, совершенно понятно, что предложения, составляющие данную работу, в конечном счете не имеют смысла, поскольку позволяют говорить о том, что должно быть «безмолвно» показано. Именно это подчеркивает Витгенштейн в предпоследнем утверждении, которое было процитировано в конце предыдущей главы.
Что ж, смиримся с этим занятным отрицанием, как и с тем, что мы отбросили лестницу, взобравшись по ней наверх. Тем не менее напрашивается один вопрос: Витгенштейн считал целесообразным написание «Трактата» потому, что, по его собственному признанию, «мы не понимаем логики нашего языка»
[28]; как уже отмечалось, данное замечание относится в том числе и к философам. Это равнозначно утверждению, что мы способны образовывать посредством языка предложения, показывающие смысл, который в действительности они не могут показывать, поскольку лишены его. Говоря, что предложения «показывают смысл», мы, по-видимому, играем словами, ведь нам следовало бы сказать, что они делают вид, что показывают смысл. Для объяснения столь странной ситуации, должно быть, потребуется прибегнуть к какой-нибудь психологической теории.
Однако главная проблема состоит не в этом. Вся загвоздка в том, что концепция смысла предложений, которую философ развивает в «Трактате», приводит к выводу о том, что нет ничего до «смысла». Наличие смысла у предложения невозможно ни установить, ни доказать; оно либо его имеет, либо не имеет, и точка. Мы можем только констатировать, что понимаем предложение, но это всего лишь признание факта. Теперь отметим, что мы понимаем предложение типа «√3 является числом». Из этого следует, что это предложение имеет смысл. Однако, если придерживаться теории, изложенной в «Трактате», нужно признать, что это не так. Говоря точнее, мы должны признать, что лишь после прочтения «Трактата» мы зададимся вопросом о том, имеет оно смысл или нет; это означает, что одной констатации наличия смысла у предложения нам мало – мы пытаемся его установить.
Тем самым при чтении «Трактата» мы вынужденно занимаем в отношении предложений позицию, идущую вразрез с развиваемой в нем концепцией пропозиционального смысла… Это несоответствие нашло свое отражение в любопытном утверждении, сделанном Витгенштейном, которое, кажется, противоречит всему тому, что он пытался сформулировать в своем труде:
«Все предложения нашего разговорного языка являются фактически, так, как они есть, логически полностью упорядоченными»
[29].
Разумеется, можно попытаться отыскать способ понять это очевидное противоречие. Витгенштейн задумал «Трактат» с целью, ни больше ни меньше, выявить сущность любого языка или, если угодно, сущность того, благодаря чему на некоем языке возможно строить предложения, которые не будут простой чередой звуков или графических знаков. Признавая, что все элементарные предложения, как правило, имеют форму «дело обстоит так», а остальные являются «истинностными функциями» элементарных предложений, «Трактат» фактически выходит за пределы какого-либо определенного языка. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно понять, что таблица 16 истинностных функций, представленная в предыдущей главе, a priori охватывает все возможные истинностные функции, используя только комбинаторные принципы.
Эта «сущность» или «логика» любого языка «погребена» в нем и, соответственно, неявно выражена в наших естественных языках. По этой причине в случае невозможности ознакомиться с содержанием «Трактата» мы не всегда понимаем логику этих языков и увязаем в бесплодных умопостроениях. По сути дела, мы должны признать, что, формулируя философские нелепицы, мы не формулируем «подлинные» предложения, хоть в силу недостатка собственных познаний в области логики можем вообразить, что имеем дело с вполне соответствующими предложениями. Напротив, когда мы формулируем «подлинное» предложение, все находится на своих местах, и логический анализ выступает в данном случае лишь как способ раскрытия того, что мы действительно сказали. В этом смысле можно признать, что Витгенштейн исходит из факта существования смысла и просто показывает в «Трактате», что из этого в целом следует; таким образом он пытается выявить то, что мы имплицитно допускаем при формулировании предложений.
Такого рода рассуждения, изложенные, скорее всего, отнюдь не исчерпывающе, не устраняют сути проблемы, которая заключается в следующем: раскрывая таким образом сущность языка, мы будем непременно вынуждены поместить себя до смысла, поскольку, согласно нашей теории, это подводит нас к различению между «иметь смысл» и «по-видимому, иметь смысл», между подлинными предложениями и псевдопредложениями.
Подобная проблема может показаться относительно несущественной только потому, что в «Трактате» действительно представлена теория, на основе которой возможно создать символику, в коей проявляются условия истинности предложений. Потенциальная шаткость данной теории в какой-то степени компенсируется тем, что она позволяет создавать символику – или давать о ней представление, – которая бережно относится к статусу того, что «может быть лишь показано, но не сказано». Все предложения в «Трактате», разумеется, бессмысленны, но стоит нам понять, к осознанию чего нас хочет подвести автор, как мы получаем безукоризненный результат.
