Участок вокруг дома Горлиса примерно обустраивался. С началом весны Натан выписал в питомнике да собственноручно посадил дюжину деревьев разных видов, меж ними — кустарники разнообразных сортов. И сам поливал их (тогда фольварк вспоминался, отчего на глаза наворачивались слезы). Также уже договорился о разбивке цветника с Марфою — тут нужен уход более тщательный и регулярный, а у него самого бывают дни большой занятости. Она поначалу сильно ворчала, говоря, дескать, у нее дел и так выше крыши. Но после прибавки в жалованье, впрочем, совсем небольшой, согласилась.
Кстати, о крыше. Как мы уже говорили, он была односкатная, скосом на юг, ко входу. С одной стороны, это было неудобно, поскольку при большом ливне грозило обильным истечением влаги и лужами. Но с другой — благодаря сему фасад дома смотрелся лучше, нарядней. К тому же при хорошем отведении вода надежно поступала в две пузатые бочки по краям дома (в сушь их закрывали крышками, предотвращая испарение). Крыша дома была дорогой — из качественного металла. Но второе, что задумал сделать Натан после ставней, как раз и было сменой крыши. Он уже договорился с мастерами, которые брали по не самой дурной цене имеющийся металл. А взамен должны были постелить черепицу, уже выбранную, закупленную и сложенную на чердаке. Это была пестрая левантийская черепичная плитка разных тонов — от песочно-желтого через красный и до коричневого. Когда у Натана бывало плохое настроение, он представлял, как будет выглядеть его дом после проведения запланированных работ, и улыбался. Но тяжко вздыхал следом, вспоминая, что сыновьих трудов никогда не увидят отец с матерью.
С такими заботами Горлису, имевшему заработок в трех местах, приходилось экономить. Потому средств на настоящую прислугу, без которой жить человеку занятому совершенно невозможно, не хватало. К счастью, кто-то, он уж не мог вспомнить кто, присоветовал ему солдатку Марфу. Она жила с мужем совсем рядом, в том же квартале — в военных казармах. Иных обстоятельств бытия сей женщины в возрасте Натан, признаться, не знал. Да это ему и не нужно было. Главное — что Марфа оказалась порядочной и исполнительной. А также обладала качеством, лучшим для прислуги: выполняя всё нужное, умела быть незаметною. Непримечательность и скрытность вообще являлись главными ее чертами. При том что она была и кухаркой, и прачкой, и уборщицей, и хозяйкой по дому, а с недавних пор — и по участку. Всегда закутанная в строгий «замужний» платок, закрывавший большую часть лица, в мешкообразном платье цвета досок, долго лежавших под дождем, она как бы сливалась с внутренним домашним убранством, отчего взгляд переставал воспринимать ее как нечто отдельное. Голос Марфа подавала редко, что, пожалуй, к лучшему. Поскольку он был неприятной тональности, не просто низкий, грудной, а какой-то царапающий, надсадный, с трещинкой.
Ну, вот, пожалуй, и довольно об этом, ибо нашему герою пора завтракать. Сегодня Марфа принесла в толстой глиняной посуде с крышкой, хорошо сохраняющей тепло, блинчики с молдавским творогом и такою же сметаною («кислыми сливками», как говорят в Галиции и Лодомерии). Запив их чаем, Натан отправился на работу сдавать отчеты.
Начал по обыкновению с австрийцев. Фогель сегодня был молчалив и сосредоточен, как, впрочем, почти всегда… Он занимался делами с точностью и размеренностью механической машины. Натан взглянул на свежую газетную почту. Присмотрел несколько интересных событий, подправлявших его картину недели. И быстро отписал отчет. Приняв бумаги, Фогель прежде всего сам наскоро прочитал их, едва заметно пометив несколько мест Koh-I-Noor`ом (наличие и служебное использование карандашей было гордостью Австрийского консульства). Потом чиновник поднял глаза на сдающего работу, кивнул головой и слегка улыбнулся, давая понять, что он человек с душой, а не бездушный механизм.
Далее Натан пошел отписаться во Французское консульство, что на Екатерининской между Греческой и Полицейской улицами. И лишь затем направился в генерал-губернаторскую канцелярию, которая несколько легкомысленно, но очень удобно расположилась напротив Театра. Дорогою думал, какие места, концепции, формулировки из сданных работ могут пригодиться в докладе для русских. В связи с этим вспомнилось разное. Как после параллельной работы у французов, а затем еще и австрийцев его начали хвалить, говоря, мол, отчеты стали много лучше, глубже и основательной… Впрочем, бывали и другие реакции.
В какой-то момент заказчики вдруг заподозрили, едва ли не одновременно (но, может, и вправду одновременно, после некоего свойского разговора), не пишет ли хитрый француз один и тот же отчет для всех троих работодателей. Однако как можно было сие проверить, если работа, пусть и не самая тайная, но в какой-то степени всё же конфиденциальная. Тогда состоялся специальный круглый стол трех сторон, и во время этого Gorlis parle
[14] рассмотрели утратившие актуальность доклады трехмесячной давности. Сравнив их, пришли к выводу, что исполнитель работает честно и равно качественно для всех трех сторон. Сия встреча была тайной, однако Натану стало известно о ней очень скоро. Что вряд ли было случайностью. Видимо, таким образом ему намекнули, чтобы он и в будущем даже вознамериться не мог халтурить, боясь возможного разоблачения.
Горлис мысленно улыбнулся такой подозрительности. Доклады по определению не могли оказаться одинаковыми. Общего в них никак не могло быть более трети. Поскольку у заказчиков имелись разные интересы: французам, обладавшими многими дальними колониями, были важны не только европейские дела, но и заокеанские; австрийцам — континентальные события и немного Латинская Америка (да и то, кажется, лишь из-за странной габсбургской ностальгии); российских же чиновников ланжероновских канцелярий интересовало всё понемногу (в том числе, из-за увлекательности заморского чтения), но прежде всего дела ближние — турецкие и австрийские.
Сдав российский вариант доклада на двух языках, Горлис вновь «прошелся по Невскому». По сравнению со вчерашним днем ничего нового не услышал. Дело — к концу недели, Ланжерона в канцелярии нет, и другие уж тоже мыслями на отдыхе. Опять сходил на «кофейный обед» с русскими приятелями. А те были именно что русскими, несмотря на разницу во внешности и именах. Далибич, к примеру, родился уже здесь в семье серба, переехавшего в середине прошлого века из Османской империи. Приглашение сербов, обижаемых турками, в вечно грозящую мятежами Украйну было решением очень мудрым и сильным. Так посреди старых казацких частей и полков появились Славяно-Сербия и Новая Сербия. К сожалению, для Петербурга дальнейшее развитие сего процесса не случилось. На фоне чахнущих османов большинство сербов предпочитало бороться за автономию или даже независимость своей Родины, а не уезжать далёко, где у них также возникали споры, уже другие — с местным населением. Что до Далибича, то в нем из сербского оставалось только имя, и он чувствовал себя теперь человеком русским, что для него было почти синонимом слова «славянский».
Примерно так же было и с Горенко, и со Шпурцманом. Горенко уж и сам не помнил (или же не хотел помнить), откуда его дед-прадед, всё напирал на матушкину линию семейства, выслужившую наследственное дворянство где-то в коренной России. Но поскольку по женской линии дворянство не передается, то сам он такого статуса не имел, добывая его верною службой. Потому Горенко не раз со смехом говорил, что с удовольствием расстался бы со своей фамилией, имеющей это смешное, хохлацкое «Г», да еще и в самом начале. На какую? Да на любую! Хоть на ногайскую или татарскую.
