И вновь уселся в кресло поудобнее. Ужасно не хотелось уходить отсюда. Но нечего делать — нужно было возвращаться на хутор, узнавать, как там дела у Афанасия. Хотел сходить к фонтану сполоснуть руки. Но сразу же понял безнадежность такого предприятия. Вода истекала в месте крайне неудобном, обрывистом и труднодоступном. Так что начал подниматься со всей необходимой осторожностью. На самом уж верху утратил на миг бдительность и тут же почувствовал, как начинает скользить вниз с окатышами. Сразу же переступил на соседнее место, где скрепленная глубокими кореньями сухих трав поверхность была более надежной. И выпрыгнул наверх. Обулся и пошел к Дрымову.
Тот как раз заканчивал доскональный досмотр всего помещения и дачного участка. Большая проделанная работа была налицо. И частично также на руках и одежде помогавших работников. Они с головы до ног перепачкались и пеплом, и землей, и чердачной пыльной паутиной.
Афанасий и Натан рассказали друг другу о проведенных обследованиях. Натан показал конверт со своею находкой. Однако предупредил, что отдаст в полицию позже, уже после осмотра с увеличительным стеклом и расшифровки. Дрымов же сообщил о конфискации одежды, которая уже упакована и будет сравнена с найденною ранее в лавке. А сверх того ничего этакого найдено не было, за исключением нескольких железок. Но даже показать их полицейский отказался, говоря, что сперва должен всё «оформить». Горлис так и не понял, сделано это было из чистого вредства, из ревности, что ему не отданы обгоревшие обрывки, или всё-таки и в соответствии с некими инструкциями. Ну да бог с ним, Натан пошел искать воду, дабы умыть руки.
Афанасий же, руководя целой бригадою работников, привел дом, а потом и весь участок с ограждением в прежнее затворное состояние. Уходя, строго сообщил, что далее на хутор приедут оценщики Одесского строительного комитета в присутствии какого-то полицейского чина. Так пущай все знают, что всё тут описано до гвоздика — пристав потряс стопкой чистой бумаги, конфискованной в доме. И не дай боже, хоть одна штакетина пропадет или, упаси бог, что из дома — скажем, золоченая рама для картины…
Пока они ходили, Яшка успел задать хорошего Храповицкого, да, судя по примятому с разных сторон лицу, и не раз. По прибытии в Одессу об оставшихся двух рублях возмещения даже не вспоминал, радуясь и тому, что три, данных ранее, российская полиция по доброте своей не отобрала.
…Вернувшись домой, Натан еще раз помолился на иврите, испрашивая особое прощение за работу в субботу.
Разбирать обрывки пока также не стал — дабы не грешить чрезмерно.
Глава 9,
а в ней Горлис, помолившись да поев борща с таранью, разбирает с другом Кочубеем загадочные обрывки несгоревших бумаг
С утра в воскресенье Натаниэль отправился на службу в католический храм в середине Екатерининской. (Вы только не перепутайте его с православной церковью, заложенной в начале сей улицы да заброшенной во времена императора Павла. Она, увы нам и Одессе, пребывает в состоянии ужасающем, туда местные жители, армейские жены из казарм — окромя, конечно, нашей чистоплотной Марфы — сбрасывают и выливают домашние нечистоты, включая ночные.)
В церковь Натан ходил исправно. Слава атеиста-вольтерьянца Горлису при его работах была ни к чему. К тому же и просто любопытно раз в неделю посмотреть на высшей свет Одессы. Службу вел давно живущий в Одессе священник капуцин, всё в тех же одних туфлях, в том же сером капоте с отложным воротником, опоясанный скромным веревочным поясом. Натан, за время пребывания в Одессе обвыкшийся, уже неплохо помнил всех, обыкновенно присутствующих на службе. И строго останавливал себя, дабы не слишком заглядываться на девушек и женщин. Как из-за греховности возникающих мыслей самих по себе, так и из-за неудобства пред образом Росины. Зато не грехом было смотреть на генерал-губернатора Ланжерона в парадной одежде, на то, как искренно и радушно он приветствует по окончании службы оказавшихся рядом.
После храма поспешил отправиться к Степану, семейство которого тоже вернулось из своей церкви, точней — часовенки на месте большого Архангело-Михайловского храма. Горлису не терпелось поскорей рассказать обо всем новом. Но у Кочубеев так не бывает, чтобы пройти мимо стола, тем более после святой службы. Так что, конечно, пообедали, хоть и постно, но более обильно, чем в будний день. Праздничного настроения в святое воскресенье добавили Осип с Луцею, торжественно объявившие, что заручені. Однако вина выставлять не стали, потому что пост. «Як в тебе, Осипе, все справно виходить, — сказал один из работников. — І весілля до врожаю. І заручини на Великий піст, а не до великого столу». Это была самая острая шутка по поводу нареченого, пообещавшего, что весілля з частуванням будет, но — уж потерпите — після Великодня. Так что все, включая Натана, сердечно его поздравили. И еще более сердечно — милую Луцю.
В честь воскресенья разрешалась рыба. Так что борщ на сей раз был с душистой чумацкой таранью, заправленный, как обычно, буряковым квасом. Впрочем, «как обычно» не подходит для описания борща. Вкус его менялся раз от разу, в зависимости от настроения, крепости кваса и ингредиентов, использованных Ярыной (а их в борще может быть столь много, сколь пожелает куховарка). На сей раз она взяла буряковку средней настоянности и кислоты. А кроме старых чеснока и цыбули добавила их свежие, едва пробившиеся побеги, да и другие травы — кроп, кучерявую петрушку. Юшка получилась такой душистой и по-весеннему радостной, что Натан съел и от добавки отказаться не смог. Также была вкуснейшая куяльницкая рыба, для долгого хранения обпеченная на соломе. Ее Ярына сготовила с вареным просом и цыбулей, отдельно поджаренной темней золота. Ну а запивали всё легким киселем из сушеных диких грушек, растущих в Одессе и безо всякого полива.
Только тут Горлис вспомнил, что следовало бы перед тем, как на хутор ехать, на базар сходить, какого-нибудь гостинца к столу купить, а то ж неловко. Ведь знал, что тут обкормят… Да у него вчерашние события все другие мысли отбили.
После празднично воскресного обеда еще долго ничего не хотелось, кроме чистой воды, по-одесски чуть солоноватой (какою она становится в земле, откуда ее извлекают). За ней, холодною, ходили в очередь в погреб из своего обычного «штаба», любимого Степанова шалаша-беседки.
Что и говорить, сегодня «рада куреня», или же «сходка паланки», как любил называть сие действие Кочубей, ожидалась знатная. Поскольку информации было уже много больше. Да еще имелись и некоторые вещественные предметы, записи, кои нужно было рассмотреть и расшифровать. Не говоря уж о том, что по хитро блестящим глазам Степка можно было понять, что и у него есть некие новости важные по работе. Хотя стережемся называть всё это «работою». Нет-нет, что вы, господь с вами, святое ж воскресенье. Просто сошлись товарищи после праздничного обеда поговорить по-дружески.
Натан увлеченно рассказывал о богатых и разнообразных событиях вчерашнего дня. Степан остановил его при упоминании двойной — на доме и на кресле — надписи Inconstant.
