Со знанием всего этого лучше и легче будет понять отношение Натана к dolce Росине. С одной стороны, его сердце со всем молодым пылом ежечасно стремилось к ней, к ее обществу. Но, с другой — он понимал, что есть времена — дни, вечера и ночи, — когда она не с ним. И поскольку он в сём ничего изменить не мог, то сердцу приходилось смиряться, принимая имеющиеся обстоятельства.
Между прочим, «благодетеля» Росины Горлис не знал. Да, в общем-то, и не хотел знать. Но не из ревности… Хотя нет, зачем лукавить, толика постоянной ревности всё же имелась. В свою очередь, и Росина слегка ревновала. Смешно сказать к кому — к Марфе, ведшей хозяйство! К этой солдатке, ходившей вечно в суровом ортодоксальном платке и мешковатом платье. К немолодой, насколько он мог заметить, женщине, относившейся к Натану с тетушкиными, почти что, строгостью и вниманием. Признаться, Натан чаще всего не верил в полную искренность такой ревности, почитая ее, скорее, зеркальным ответом на его ревность, основания имеющую. И ведь что любопытно, из-за такого же встречного чувства ему и вправду становилось легче смириться с существующим положением дел…
Но вот приехали к театру, с «часовой» его стороны, то есть в том месте, где недавно установили гордость Одессы — большие, глядящие на Ришельевскую улицу часы. Новый Театр, сработанный в античном духе, был любимейшим украшением города. Как сказал о нем кто-то на балу: «Это серебряная шкатулка, брошенная на карту Одессы, каковая будет не только украшать, но очищать и облагораживать всё пространство вокруг». (В виду, как вы понимаете, имелось пространство на Одесском плато меж городом и портом, действительно всеми забытое: захламленная Екатерининская площадь; столь же загаженные остатки турецкого замка; соседние пустыри над склонами, превращенные в свалки.)
Сегодня давали какую-то комическую оперу с либретто по французской пьесе Коллена д’Арлевилля. Автор музыки указан не был, отчего Горлис сообразил, что, скорее всего, ее написал сам Замброни. И не сказать, чтобы музыка была плоха. Отнюдь нет, просто она казалась собранной частями из множества других комических опер.
Когда в массовых сценах вышел балет, сердце забилось чаще, потому что Натан сразу же узнал свою Росину, хоть она, как и все, по задумке постановщика была в маске. Но тут трудно не узнать, поскольку она была лучшей танцовщицей в труппе. (Это, как вы понимаете, мнение Горлиса, а он в сём не мог быть объективным.) Арии исполнялись на обоих языках — и на итальянском, и на французском. Натан подумал, что в этом есть некоторая фронда в связи со сложными политическими событиями в Италии. Да и выбор Коллена в этом смысле показателен. В нынешних обстоятельствах он был автором с сомнительной репутацией, поскольку скончался до поражения Наполеона, а значит, не успел сказать о нем ничего плохого. Равно как и ничего хорошего о вернувшихся Бурбонах…
И тут Горлис потряс головой, как бы вытряхивая из себя музыку и прочие художественные впечатления. Постойте-постойте, а как же называется опера — L’Inconstant? Ну да, это одна из известнейших пьес Коллена — «Непостоянный». Может быть, это как-то соотносится с надписями Гологура на хуторе, может быть, в сюжете сего произведения скрывается нечто, что может помочь раскрыть тайну торговца-дворянина Гологура? Но нет-нет, вспоминать там нечего — влюбленности, ссоры, измены. Хороши в L’Inconstant только характеры, а сюжет безнадежно банален (не зря Дидро остроумно сказал об этой пьесе: «Луковая шелуха, расшитая золотыми и серебряными блестками»). Значит, следовало искать некие другие закономерности. А они есть, несомненно есть, нужно только уловить их… Важным также было общее ощущение, что уже и из имеющегося знания, понимания начинают сгущаться, связываться, сплетаться друг с другом факты и догадки, образуя нечто нерасторжимо цельное…
* * *
Из театра домой Фина, Росина и Натан возвращались в одной карете, сугубо по-соседски (ну кто и что может сказать дурного — сестры-артистки едут вместе с галантным соседом-театралом). По дороге заехали в трактир, заказали ужин (уже не постный) в квартиру Фины и Росины. Правду сказать, такой разворот событий стал для Горлиса несколько неожиданным. Ранее у него практически не было возможности пообщаться с Финою. А так, чтобы совместный ужин, или обед, или завтрак, так нечего и думать. Натан не вполне понимал, почему так происходило. Как ему казалось, кузины были вполне дружны, однако дружить предпочитали в его отсутствие. И он не спорил с этим, не считая возможным лезть в чужой монастырь со своим уставом.
Но в этот вечер, повторюсь, всё было иначе… Когда приехали домой, то началась веселая суета, какая бывает в подготовке и ожидании хорошего ужина с хорошим вином в прекрасной компании. Обсуждали сегодняшний спектакль, повторяя па и напевая мелодии. Особенно — арию, которую исполняла Фина. Она и вправду была самой запоминающейся. Как сказала Фальяцци, не без кокетства, ей ее «подарили». Так Горлис понял, что спектакль и вправду собирался из кусочков.
В ожидании ужина Росина нашла мгновение шепнуть Натану, чтобы он по возможности развеселил Фину, поскольку та в последние дни совсем грустна стала. «Видно, “благодетель” обижает», — подумал Натан. И он сегодня расстарался. За столом говорили, разумеется, по-французски — и это были водопады парижских острот и тонких двусмысленностей. Сестры смеялись до изнеможения. В какой-то момент tesoro Росина даже по-балетному мягко и точно нажала ножкой на туфлю Натана: мол, достаточно, хватит, он уже вполне развеселил Фину — более не надобно. Так стало ясно, что совместный ужин закончен. Фальяцци напоследок еще высказала возмущение, что в Одесском театре не ставят чего-нибудь нового и смелого, как, например, «Золушка, или Торжество добродетели»
[21]. И, получив горячее согласие собеседников, ушла к себе, напевая полюбившуюся всем арию и позволяя при этом смелые вариации, недопустимые на спектакле.
Натан заслушался, не умея скрыть восхищения ее голосом (но и только, видит бог). Росина же проследила, чтобы сестра совсем ушла к себе, и лишь после этого пошла умыться перед сном. Горлису такая строгость показалась чрезмерной. Ну, право же, смешная ревность от той, кто полтора часа назад сама просила развеселить сестру. В то же время понятней становилась прежняя система взаимоотношений кузин, когда они не знакомились с воздыхателями друг друга. И сегодняшний опыт в итоге, видимо, получился неудачным.
Впрочем, никакой вины за собой не ощущавший, Натан был совершенно спокоен. Умывшийся первым, он лежал в приподнятом настроении и радостном ожидании любимой. Представляя ее облик, рассматривал уютную девичью комнату. В ней был особый актерский и особенный итальянский шарм. Мебель, пусть и не в абсолютно одном стиле, была расставлена так, что, казалось, иначе переставить невозможно. А разница стилей скрашивалась повторяемой общностью украшений, безделушек, цветовыми рифмами штор, скатерок. Вспомнился танец Росины из ключевой хореографической сцены в L’Inconstant. Отчего мысли вернулись к делам. Внизу этажерки лежала стопка бумаг, должно быть, либретто спектаклей, в которых занята Росина. Верно, полезно было бы полистать сюжетную роспись сегодняшней постановки. Вдруг из этого всплывет что-то важное для дела? Но лезть в бумаги Росины самому, без спросу, было совершенно неприлично. Нужно дождаться, поговорить.
