Вторую ходку пришлось ждать дольше. И дети потяжелей, и — трое! А дом горел всё сильней. Поди там, на месте решай, всех троих как-то упаковывать или выбрать двоих, оставляя кого-то на третью ходку. Каковой уже может и не статься… И вот наконец Дитрих появился — со всеми тремя! Бесчувственных старших сестер он с трудом волок по полу — тем же способом, что и Сарру. А вот Натана старик каким-то образом сумел привести в чувство. Истошно кашляя и спотыкаясь, юноша всё же шел сам, держась за ночную рубаху спасителя.
Едва они показались на пороге, Карина облила их водой. Дитрих благодарственно кивнул головой, приспустив полотенце, трижды глубоко вдохнул свежего воздуха и тут же отправился в третью ходку — последнюю, за Наумом и Лией. Но нет — дом рухнул, и ходка оказалась просто последней…
Как уже говорилось, такое печальное событие, как пожар, да еще и с жертвами, не было для Бродов явлением совсем уж невероятным или даже просто необычным. Ну, зима, ну, подморозило, похолодало. А там, глядишь, уголек где-то выпал или свечу кто-то забыл потушить. Но у Натана навсегда осталось ощущение необычности, неправильности, неслучайности произошедшего той ночью. Однако, когда он пытался это объяснить кому-то, все лишь отмахивались. Ну, знамо дело, неправильно — терять от пожара любимых родителей и наставника. А ничего более, сверх своего смутного ощущения, Натан высказать и не мог. Он совершенно не помнил той ночи. Ни как поднял его Дитрих, ни как он, кашляя, тащился за ним следом и упал оземь, едва переступив порог (далее уж Карина всех от огня оттаскивала). Было только непроясненное чуянье, что пожар — следствие не трагической случайности, а чьего-то злого умысла…
Теперь нужно было понять, как жить дальше детям Горлисов, лишенным родителей и жилья. С одной стороны, у них осталось наследство (правда, меньше, чем ждали; как оказалось, незадолго до пожара Натан взял из банка крупную сумму; для чего — непонятно, куда она делась — неизвестно). С другой — тревожно за детей, столь неопытных особ, оставшихся без родителей. Бродская община приверженцев гаскалы, потерявшая своего несомненного лидера, решила написать письма ближайшим родственникам из Горлисов и Абрамовицей: не хотят ли они взять на воспитание кого-то из младших дочек, осуществляя одновременно присмотр за их собственностью — до взросления и замужества.
Со старшими сестрами было проще: их еще при жизни родителей сосватали. 19-летнюю Ривку (вообще-то, между нами говоря, переростка), серьезную, строгую, переборчивую — к ученому молодому мужчине в Ерушалаим де-Лита, то бишь Литовский Иерусалим, город Вильно (там переговоры вели местные Горлисы). Быструю глазами (самую быструю), искрящуюся Ирэн ждал жених в самой Вене (она с ним еще в детстве была знакома, его семья раньше жила в Бродах).
Натан, которому вот-вот должно было исполниться 15, уже сам мог приступать к работе в одной из лавок, доставшихся по наследству. Оставались две младших, у которых еще и бат-мицвы
[23] не было. В ожидании ответов на письма все вшестером ютились в домике для прислуги. Натан, Ривка и Ирэн учились вести дела сами, без родителей, вспоминая, что и как делали те. Карина приглядывал за младшими и продолжала учить их.
И вот начали приходить ответы. Абрамовицы из совсем близких Олелек сказали, что возьмут на воспитание маленькую Сесилию («где двое, там и третья»). И присмотрят за лавкой Горлисов в тех же Олельках, чтобы у девочки, когда подрастет, было хорошее приданое. Потом пришло сообщение от Абрамовицей из Лемберга, готовых взять на воспитание Сарру, которой до бат-мицвы оставалось всего-ничего — полтора года. А что делать с ее лавкой (или деньгами от ее продажи) — будут решать вместе с ней, уже взрослой.
Когда прошло тридцать дней траура, Натан как мужчина, как главный в семье отвез сестер в приемные семьи в Олельки и Лемберг. А когда вернулся, они остались жить в домике для прислуги вчетвером. Работали вместе. Старшие сестры ждали, когда пройдет двенадцать месяцев траура, чтобы можно было ехать на договоренные замужества. Натан же ничего не ждал, он просто работал, понимая так, что детство прошло, а юность кончилась, не начавшись. И конечно, читал кадиш
[24] за родителей, по многу раз в день, с особым смыслом — в Шаббат.
И вот подошла годовщина смерти. Сын молился, сын читал кадиш. Потом — зажигал свечи и молился на могиле отца и матери. Траур закончился. Нужно было жить дальше, примерно так же, как жилось до того и за год стало уж привычным.
Часть III
Кое-что об этических сложностях приглашений в гости в Одессе
Глава 11,
в каковой Натан да Степан разгадывают загадки, а потом Горлис еще и за жизнь бьется
Понедельник со вторником, равно как и суббота, согласно расписанию работ, считались у Горлиса «клубными днями». Предполагалось, что он в «Клубном дворе» на Екатерининской улице читает имеющиеся там газеты, укрепляя свои событийно-политические знания. Иногда Натан так и делал, но не сегодня (да, правду сказать, и не столь часто).
Утренних упражнений ему показалось мало. И он решил сходить на прогулку и на бодрящее купание к морю, этак по Гаваньской улице вниз, да по Военной балке до прибоя и немного налево. Там прекрасное место для наблюдения за портом с пришедшими на разгрузку и погрузку кораблями. Купание, разумеется, было недолгим, поскольку еще холодно. Выскочив из живящей воды, наскоро вытерся полотенцем, оделся и пошел домой. А уж дома протер тело тряпкой, смоченной в пресной воде (всё ж дорога она тут, чтобы лишний раз полностью мыться). И лишь после этого поспешил в Одесское полицмейстерство к Дрымову за новостями по делу убийства в Рыбных лавках.
В кабинете Афанасия можно было обратить внимание, что в окладе иконы апостолов Иасона и Сосипатра серебра стало поболее. Ежели раньше оно имелось только по окантовке, то теперь появилось и во внутренней части иконы, сделав простые тоги просветителей Корфу уже не столь простыми. Любопытно всё же откуда, с чьих пожертвований? Но спрашивать об этом не вполне прилично (даже в шутливой форме), да и вполне бессмысленно — Афанасий ничего объяснять не станет.
Как читатель уже успел убедиться, Дрымов — человек, скажем так, не самого нравственного и безупречного поведения. Грубоватый, порой не только жесткий, но и жестокий, был он всё же не таким уж плохим (насколько вообще может быть неплох российский полицейский). Чтобы судить его и о нем, нужно понимать обстоятельства, в каких работал Афанасий Сосипатрович. Подчиненных мало, а дел много. Следить же нужно за порядком не только среди людей, но и среди строений, да и всего городского хозяйства. При этом под началом у него находились люди совсем сложные, чтобы ими управлять и понуждать к работе. На полицейскую службу шли не очень охотно. Ни денег больших, ни почета, ни карьеры, а при утихомиривании кого-то по пьяной лавочке еще и ущерб для здоровья получить можно. Поэтому иногда в нижние полицейские чины переводили худших из солдатских рот. То есть получалось — там не справились, а ты тут работай с ними.
