Из симпатичного в приставе — и близкого Натану — было еще то, с какой с искренней любовию Дрымов вспоминал почивших родителей. И апостола Сосипатра почитал столь сильно, поскольку тот был покровителем его отца — Сосипатра Мокиевича. Вообще Афанасий Сосипатрович видел в сих совпадениях Божий Промысел. Вот есть на свете он, великоросс из Дрымовых, мещанин города Данкова, что в Рязанской губернии, в семействе которого верили в покровительство апостола Сосипатра, просветителя Корфу. Ну, так же было? Так, сие очевидно, никто отрицать не станет. А судьба р-р-раз — и забросила его в Хаджибей-Одессу, где выходцев из ионического острова Корфу — едва ли не каждый третий (ну ладно-ладно, преувеличил — каждый пятый). Поэтому Афанасий давно уже воспринимал Одессу своей родиной наравне с благословенными детскими местами, куда после ухода родителей приезжать было нерадостно. (Разве что на могилы сходить.) Да, всё так, почему же нет? Одесса — тот же Данков, только большой, более богатый, разнообразный, жаркий и у моря.
Дрымов рассказал, что прибыла полицейская почта из канцелярии в Тирасполе.
— И что ж, Афанасий, какие оттуда новости?
— Такие, господин Горлиж, что никакого Григория Гологура в том городе нет. И вообще никаких Гологуров мещанского, а равно и иного сословия, в Тирасполе отроду не водилось.
— А что с хутором на Среднем Фонтане под буквами Inconstant?
— Да тоже не густо. Земля и дом там были оформлены на служилого человека, одного майора в отставке, который третий год как уехал в центральные губернии да так пока и не возвращался.
— То есть получается, что целый год Гологур жил на чужом совершенно хуторе, говоря, что это его собственность. Так, что ли?
— Получается, что так, — ответил Афанасий как-то неохотно.
— Однако… Но хоть как фамилия сего отставного майора, узнать можно? Это ж важно.
— А-а-а… Э-э-э… — Обычно отвечающий просто и четко Дрымов выглядел сейчас крайне неловко. — Не могу сказать.
— Почему?
— Потому как засекречено по установлению военного ведомства. — Лицо Афанасия застыло с глазами навыкате: вот, дескать, такие дела, ничего сделать не могу.
— Хорошо, Афанасий, а что за железки ты нашел на хуторе?
— Мы тут рассмотрели их и пришли к выводу, что они не имеют отношения к рассматриваемому делу.
— Это как?
— Да так. Обычные фурнитурные, я бы сказал, фурнитурно-скобяные товары.
— Пусть так. Но посмотреть их мне можно?
— Ну-у-у… Незадача какая… Мы их уже списали. Да и выкинули.
— Ладно…
Странная история, крайне странная. Преступление, как говорят, важнейшее, власти требуют скорейшего расследования. При этом, однако, с теперешнего времени нет настоящей помощи с информацией. Кому это может быть нужно?
Горлис не знал, что думать. Взгляд вновь упал на икону в прирастающем окладе. Уж не от этой ли таинственности появились деньги на серебряные украшения? Может, это самодеятельность дорогого Афанасия Сосипатровича? Раньше он по мелочам промышлял. Яшке вон два рубля не отдал. Степан за обедом помянул, что после похорон селедки ему рубль не досчитал. Ежели можно так по мелочи (хотя рубль, тем более два — это в Одессе тоже не мелочь!), то почему же не взяться за более крупные манипуляции?
Ну да делать нечего. Менять нужно только, что можешь изменить, тут же — просто следует принять к сведению. Натан без прежнего хорошего настроения рассказал Дрымову о совместной со Степаном работе. Пять идентифицированных полуслов и полуфраз, а также предполагаемые варианты их расшифровки были Горлисом расписаны на одном листе.
Лист, поданный Дрымову, выглядел таким образом:
«Изыскания по поводу несгоревших обрывков бумаг, найденных на Хуторе, где проживал Григорий Гологур, убитый в Рыбных лавках.
Прежде всего нужно сообщить, что среди обрывков был фрагмент гравюры, полдюйма на полдюйма, где, похоже, был изображен морской пейзаж: море, горизонт, небо. Зачем нужно было уничтожать сие, предположить трудно.
Что до буквенных знаков, то разобрать удалось следующее:
1. “ство Из”
“Общество Израильских Христиан”?
“Государство Израилево”?
2. ce-Roi.
Vice Ro (то бишь “вице-король”).
3. atalas.
Совсем непонятно.
4. “ятинскі”.
Может быть разное, но более всего похоже на польскую фамилию, каковых с таким сочетанием много.
5…per spiro ad…
Совсем непонятно».
Более всего Горлис размышлял над последним случаем — рассказывать ли о блистательной догадке? Помня о соперничестве Абросимова со Ставраки, решил этого не делать. Риск большой — стать совсем уж игрушкой в руках Вязьмитенова и рассориться с влиятельной в Одессе греческой общиной. Коллежский-то советник из всех ссор невредим выйдет. А Горлису — того гляди, несдобровать. Поэтому и spiro в расшифровке написал с маленькой буковки. Да еще к двум другим словам отточия добавил, намекая, что это могут быть окончание и начало неких совершенно других слов.
Вопрос также был с обрывком записи, похожим на польскую фамилию. Помня антипольские настроения Вязьмитенова, это тоже было несколько неаккуратно и давало ему в руки козырь, может, и не самый крупный в его игре, но и немалый, этак девятку или десятку. Однако Натан не решился совсем выбросить этот обрывок. Сие казалось неправильным: всё же они вместе работают, пусть Натан со Степаном и не имеют для этого чина с официальными полномочиями. Выбросив листик с «ятинскі», Горлис, как ему казалось, сам становился участником неких политических спектаклей, только с другой стороны. Ведь обрывочек мог вывести на какой-нибудь след. При этом Натан надеялся, что, основываясь лишь на нем, чиновник по особым поручениям не сможет завести незаслуженно серьезные обвинения против какого-то поляка или каких-то поляков.
Отдав большой конверт, в каковом были обрывки бумаг и лист с вариантами их расшифровки, Натан сухо попрощался с Афанасием. Как показалось Горлису, тот и во время прощания вел себя не вполне естественно: был каким-то суетливым, дерганым. Тут ведь какое дело. Дрымов — человек служебного рвения и полной веры в порядок, инструкцию, предписание. Сталкиваясь же с ситуациями несколько неоднозначными, он ощутимо терялся. Видимо, нечто подобное происходило с ним и сейчас.
Горлис зашел к Росине, но не застал ее. Обидно, но что ж… Отправился домой, чтобы взять трость. Сейчас он хотел надолго, до позднего вечера, уйти на море. Разумеется, уже без купаний, просто послушать прибой, подышать морем, полюбоваться парусниками. Зачем? Наверно, потому, что почувствовал накопившуюся усталость от расследования преступного дела, которым занимался. Кроме того, он много перенервничал от сегодняшнего разговора в съезжем доме. За время, что он знал Дрымова и работал с ним, такое случилось впервые: чтобы сокрытие информации в ходе работы было таким странным и непроясненным. Ведь знания о хозяине хутора давали чрезвычайно много, да они просто напрямую выводили на того, кто мог быть виноват в смерти Гологура. Не говоря уж о том, что история со «списанными железками» выглядела крайне сомнительно.
