На этом Вязьмитенов закруглил аудиенцию, по-свойски сказав, что у него срочные дела, требующие немедленного и довольно дальнего выезда…
Натан поспешил домой, но — экая досада — Росины, как и прошлым вечером, не застал. Странно, вроде бы должна быть свободна. Но, видать, на репетицию нежданно вызвали. Так что обедать пришлось в одиночестве и у себя. Ну, то есть не совсем в одиночестве. Пришла похозяйствовать Марфа, благо, работала она не шумно.
После ухода солдатки решил сходить в книжную лавку в Красных рядах. Горлис старался ограничивать себя в приобретении книг. Во-первых, дорого, во-вторых, дом его не так велик для изрядной библиотеки, в-третьих, чтения по работе ему и так хватает с избытком. Но тут представился хороший повод. Натана давно удивляли периодически задаваемые ему вопросы об Испании вообще и Бискайе в отдельности, но более всего вопрошание «Как дела в Бильбао?». Горлис, привыкший к тому, что к нему стали относиться как к человеку, знающему новости со всего света, поначалу кратко, но честно рассказывал о сих сущностях. О войнах в колониях, о важности отмены работорговли Фердинандом VII, но и о его намерении далее править в абсолютистском духе (в сих вопросах говорить приходилось аккуратно, дабы собеседники не увидели скрытой критики российских порядков). Более свободно — о начинавшемся в Мадриде строительстве королевского музея Prado. Но по поводу Бискайи, и в особенности Бильбао, извиняясь, отговаривался, мол, время мирное и особых новостей оттуда нет. Однако со временем Натан стал замечать, что его ответы выслушиваются со скучающим лицом, будто от него ждали чего-то другого, некоего откровения. При этом на его уточняющие вопросы никто никаких пояснений не давал.
Вот Горлис и решил поискать да внимательно просмотреть книги и атласы об Испании, земле бискайцев и Бильбао. Пока таковых, достаточно подробных, не нашел, но должно же когда-то и где-то повезти. Предчувствие не обмануло: сегодня купил «Атлас Испании с описаниями» и книгу о Бильбао. Провалялся с этими изданиями до вечера, вооружившись увеличительным стеклом для разглядывания мелких карт и подробностей рисунков. Занятие сие было особенно спокойным и сладостным, поскольку погода испортилась. Налетела гроза. Пошел большой шумный дождь, мигом превративший одесские улицы в непроходимое болото. А в такую непогоду особенно приятно проваляться дома за книгами.
Натан же тем временем нашел искомое. Вот оно что! Северней Bilbao, оказывается, имелось местечко Gorlis (или же Gorliz — оба написания встречались). Видимо, допытливые одесситы решили, что он сам или его предки оттуда родом. Что ж, пусть думают, что хотят, нужно будет отвечать им уклончиво. В том же стиле, в коем они задают вопросы… Стемнело. Книжка о Бильбао и окрестностях была любопытной сама по себе. Но читать становилось всё труднее. Да тут еще порыв бури открыл окно — свечи погасли от возникшего сквозняка. Натан встал, чтобы навести порядок.
Однако в темноте споткнулся о табуретку и упал, больно ударившись. Но уже в следующее мгновение он понял, что не «споткнулся», а его «споткнули». Ибо три пары сильных и цепких, как железные клещи, рук схватили его, для верности набросив на запястья веревочную петлю и крепко ее затянув. Потом зажали нос, и когда Горлис открыл рот, чтобы вдохнуть воздуха, то следом вставили кляп. На глаза надели повязку. Раздался звук подъезжающей кареты, куда его и воткнули. Так еще полминуты назад свободный французский гражданин оказался в роли пленника. Без свободы рук, без свободы слова и зрения. Оставались лишь тактильные ощущения да слуховые.
Ливень в пути не беспокоил, значит, ехали в карете наглухо крытой. Ну а судя по тому, что одесские лужи, глубокие, на манер если не моря, то лимана, при этом помехой не были, запряжена карета была четверкой крепких лошадей. Так что похититель («или же — похитители») — человек явно не бедный. Но кто? Зачем?
Утешало одно: ежели хотели б убить или покалечить, то уже убили бы или покалечили. По дороге злоумышленники на всякий случай обшарили его карманы, видимо, чтобы проверить, нету ли какого-то оружия. Его как раз не было. (Дици остался дома.) Но зато нашелся некий лист бумаги, который был реквизирован. Конечно же, это была бумага, взятая у Вязьмитенова с пометками, сделанными Натановою рукой. Сей момент Горлис не мог сказать, к добру или к несчастью то, что такая бумага попала в чужие руки. На ней было лишь несколько слов в разных строчках, которые, будучи собранными вместе, несли совершенно определенный политический провокативный смысл: «Вице-король Понятинский». И далее — еще какое-то совершенно неразборчивое слово, которое после двух предыдущих выглядело то ли загадочно, то ли зловеще. И всё это — на именной бумаге одесского чиновника по особым поручениям. Это могло выглядеть довольно скандально. Особенно в том случае, если будет прочитано кем-то из понимающих ситуацию поляков. Оставалось надеяться, что Натана похитили люди не из этой среды.
С другой стороны, такая бумага могла стать и в какой-то степени охранною. Поскольку выдавленное на ней имя Евгения Вязьмитенова показывало, что человек, в кармане которого лист найден, имеет сотрудничество со столь влиятельной в городе особою. И значит, такого человека нельзя лишать здоровья, а тем более жизни за просто так. Последнее суждение выглядело обнадеживающим, оставалось только верить, что оно не ложно.
По прибытии Натана подхватили две пары рук, как показалось, принадлежащих людям еще более сильным, чем те, что действовали ранее. Теперь его практически несли куда-то (хорошо хоть в вертикальном состоянии, притом головой вверх). Оказавшись в помещении, Горлис ощутил запахи и звуки богатого жилья. Изо рта достали кляп. Но кричать тут уже не было смысла. Потом сняли с глаз повязку. И картина, представшая перед его взором, было много лучше того, что он мог ожидать после предшествующего с ним обращения.
Натан находился в женской гостиной богатого, очень богатого дома. Перед ним предстала женщина, несомненно, высокого происхождения, не молодая и не старая, а в самом цвете. Она была в платье одной из модных ныне расцветок — карминном, с редким, но выразительным золотым шитьем, которое гармонировало с ее волосами цвета спелой пшеницы. Горлису показалось, что он ее где-то видел, причем совсем недавно. Но вот где именно, припомнить не мог…
Она заговорила на французском языке и в выражениях достаточно резких призвала юношу быть умней, аккуратней и не тревожить высокородные семейства и дворянскую кровь своим глупым любопытством. Хотя ее французский был хорош, Горлис без труда уловил польский акцент (всё-таки польский!). Тогда он с подчеркнуто парижским произношением, хрустально звенящим, предложил pani помнить, что она имеет дело с французским подданным. Видимо, и тон, и слог были подобраны удачно, потому что сие сработало. Полька ответила, что чрезвычайно уважает Французскую империю (не Королевство, значит, поклонница низвергнутого Наполеона, что для человека сего народа более чем естественно), и подала знак своим гайдукам. Те освободили его руки, сняв с них петлю.
Далее pani перешла на польский язык, чем полностью поменяла ситуацию. Тут уж Натан говорил с неким общим немецко-еврейско-французским акцентом. Зато ее речь лилась гладко, с изысканным высокомерием. Она пояснила, что уважает чувство собственного достоинства, даже когда оно проявляется в еврее из Брод, ставшем вдруг парижанином.
