— Да, приходил такой в одесское Консульство Австрии год назад, — сказал чиновник, показывая Натану запись. — Но более не появлялся.
— Ах, какая жалость! — совершенно искренне воскликнул Натан. — Ну, то есть, с другой стороны, я счастлив, что нашел такого искреннего любителя Новалиса в вашем лице. Но, согласитесь, втроем с этим господином Голог… Гологур…
— Гологордовским. Прав ваш венский приятель. Фамилия и вправду непростая.
— Втроем с господином Гологордовским нам было бы интересней порассуждать о поэзии и натурфилософии.
— Да, конечно. Я буду очень рад, ежели господин Горлиц найдет господина Гологор… Гологордовского. И ежели это получится, не забудьте, что я буду счастлив выкупить автограф Новалиса.
— Разумеется, господин Фогель, буду помнить.
— Да, и автограф Новалиса — во что бы то ни стало!
Натан ждал, может, Фогель отдаст ему осьмушка с важной надписью. Но тут он ошибся, начальник канцелярии не настолько уж потерял осторожность, чтобы оставить вещественное свидетельство нарушения инструкции. Фогель порвал бумагу на мелкие кусочки. Однако и их не выбросил в мусорную корзину, как можно было ожидать, а положил в карман.
Горлис ничем не выдал своего разочарования. Тем более что разочаровываться, по большому счету, было не от чего. Он и так узнал всё, что хотел.
Сложив рабочие бумаги, Натан начал собираться. И когда он, держа в руке цилиндр, уже готовился выйти в дверь, Фогель еще раз повторил, прощаясь:
— Всего доброго, господин Горлиц. Итак, автограф Новалиса — во что бы то ни стало!
— Да-да.
— Но за разумную цену…
— Несомненно.
Натан пообещал.
Он шел по улице чуть ли не вприпрыжку. Он добился большого успеха, узнав настоящее имя погибшего, «дворянина из Рыбных лавок». Не Григорий Гологур, а Ежи Гологордовский! Дальше будет легче, дело пойдет быстрее.
* * *
Итак, «дворянин из Рыбных лавок» — не Григорий Гологур, а Ежи Гологордовский. С такой важной новостью Горлис отправился с Дрымову. По дороге он думал о том, что их прежние рассуждения со Степаном оказывались верными, в общем-то во всем. И теперь, кстати, ясною становилась краткая надпись, сделанная на его кресте: J. H. — Jerzy Hologordowski! А уж теперь, когда известно настоящее имя убитого, в русских канцеляриях наверняка найдется еще какая-то важная информация на человека с таким именем. И расследование быстро продвинется далее…
Но на этот раз не повезло: Дрымова в его любимом кабинетике не оказалось. Пришлось брать пролетку, ехать в район ответственности и проживания частного пристава — к Вольному рынку. А там расспрашивать кого ни попадя, где он. Да еще побегать в поисках. Полицейские в строящемся городе много чем занимались, прежде всего — отслеживанием порядка при просыпающемся строительстве. Тут же, с наступлением весны, работы многажды прибавилось. Материалы, заготовленные к сезону, распаковываются для разнообразных работ. Да еще всё время привозятся новые — доставленные по Днестру (и далее до Одессы на подводах) или по Днепру (эти — не только на телегах, но и морем вдоль берега).
Натан нашел полицейского при исполнении. Афанасий занимался небольшим рукоприкладством и посильным мздоимством, воспитывая мелкое чиновное лицо. Тот, хитрец, перед этим несколько раз наново оформлял одну и ту же горку ракушечниковой крошки, привозимой на край города для посыпания улиц. Дело простое. Высыпал на одном перекрестке горку — оформил не только доставку, но и все якобы выполненные работы. А на следующий день вместо того, чтобы нанять рабочих и посыпать ею улицу (за что деньги уже выписаны и забраны), просто перевез ее через несколько кварталов, где всё оформил наново, ничего иного, кроме перевозки и оформления, не делая. Дрымов заметил непорядок только при третьем переезде «блуждающей горки» и потому был сильно зол.
Но, услыхав от Горлиса слово «срочно», всё бросил. Узнав настоящее имя убитого, спросил, откуда информация, насколько точна. Тут уж Натан, помня давешние игры Дрымова в секреты, ответил, стараясь, чтобы это не несло в себе чрезмерной мстительности: «Никоим образом не могу ответить!» Однако добавил уверенным голосом, что информация точная. (На самом деле абсолютной, стопроцентной достоверности в том, что Гологур и Гологордовский — одно лицо, не было, но вероятность обратного казалась столь малой, что Натан решил игнорировать ее возможность.)
Афанасий сказал, что всё бросает да едет в полицейскую канцелярию смотреть, искать, что есть там на Гологордовского. А Натану посоветовал с той же срочностью ехать в генерал-губернаторскую канцелярию, к чиновнику по особым поручениям. Впрочем, Горлис и сам понимал необходимость этого.
В кабинет к Вязьмитенову его пропустили без промедления. Тот был очень доволен, услыхав новости. Особенно понравилось, что распознанная фамилия убитого, но при этом одновременно и возможного злоумышленника, — польская. Всё, как предполагалось, всё, как заказывалось, всё, как нужно. Впрочем, тень сомнения всё же омрачила чело чиновника по особым поручениям.
— Поздравляю, господин Горли, это чрезвычайно важная информация. Но… Но… Но… — Вязьмитенов запнулся на одном слове, как это у него иногда случалось. — Но позвольте узнать, есть ли вещественные подтверждения оной информации. Или, по крайней мере, каков ее источник. Не ошибка ли сие?
Натан раскинул мозгами: про общение со Стефанией Понятинской и рассуждения, появившиеся у них со Степаном после этого, рассказывать не стоит. Магнаты от коллежского советника отговорятся, откупятся, а он будет крайним. Тем более у Понятинских есть в этой канцелярии источник информации, видимо, покупной. Не следует так рисковать, обострять отношения с могущественными людьми. А уж про картотеку Австрийского консульства говорить нельзя категорически: там было служебное нарушение. И если это всплывет, отвечать будет не только австрийский чиновник, но и сам Горлис. Значит, нужно уходить от прямого ответа, куртуазно насколько возможно.
— Ваше высокоблагородие, вы хотели от меня результат — я приношу результат. А всё прочее… Признаться, я просто не смею отвлекать такого важного и занятого человека, как вы, какими-то ничтожными подробностями. Просто не имею на это права.
При первой реакции на этот его ответ в глазах у чиновника без труда можно было прочитать нечто вроде: «Хорошо б тебе плетей всыпать, ослушнику». Но мысль эта вскоре растаяла, не успев оформиться как следует. Сие и вправду затруднительно — хлестать французского подданного, это ж не свой солдат и не крепостной мужик. Однако неловкая пауза повисла. Но ее удачно прервало появление напросившегося на срочную аудиенцию Дрымова. Он сообщил, что, по данным полицейской канцелярии, на Ежи Гологордовского есть вот что: около года назад в одной из приличных греческих кофеен была зафиксирована драка. Рукоприкладствовал некий Гологордовский, который был задержан. Он называл себя шляхтичем и офицером, союзным русской армии. После недолгого разговора и небольшой суммы, данной как пострадавшему, так и полиции (исключительно в виде штрафа!), означенный Гологордовский был отпущен. Помечено происшествие мартом 1817 года. После этого более никакой информации о Гологордовском ни в полиции, ни в городских учреждениях не было. Однако уже с мая прошлого же года в старых Рыбных рядах «тираспольским мещанином Гологуром» была взята на откуп рыбная лавка. Установить более явную связь между двумя этим событиями и именами не получалось. Но, с другой стороны, это косвенно подтверждало возможность того, что «мещанин Гологур» и «дворянин Гологордовский» являются одной и той же личностию.
