Степан только отмахнулся:
— Та ну… Брехни панские! Они любят о себе такое говорить, особенно магнаты. Но я ж и не заявляю, что это именно он сделал. Пан Марцин мог это сделать, а может быть, вовсе ни при чем. Слухай, что далее…
— Постой, Степан, тут такой еще вопрос. На отпевании не было Ланжерона. На кладбище он появился?
— Не, не было. Но там, во гробе, был один дорогой венок с двумя лентами в разные стороны, на одной — французская лилия, на другой — русский орел. Может, это как раз от Ланжерона.
— Почему он не пришел на отпевание?
— Та тут много чего быть может. Ревнощі разные, к примеру, от нынешней его жены. Или его прежние дела с поляками. У него, говорят, в войну в Польше коханка была. Еще — могли быть какие-то свои отношения с Понятинскими, со Стефанией. Думаю, нам это неважно… Ты слухай, что я еще скажу. Я ж прежде всего сходил на могилу Гологура-Гологордовского.
— И что там нового?
— Ничего!
— Ничего нового?
— Ничего вообще нет. Ни могилы, ни креста с надписью «Григорий Гологур» и пометкой J. H.
— Быть того не может!
— Ось і я так подумал. И перешел на католическую часть кладбища да побродил по ней в ожидании похорон пани Стефании. Но что ж я там увидел?
— Могилу Гологордовского?
— Так! Его уже перезахоронили. И надпись на кресте, да не том, что был, из двух кривых досок и трех гвоздей, а хорошем, солидном кресте, уже правильная — Jerzy Hologordowski. Так вот, процессия с гробом Стефании остановилась у этого креста, и впечатление было такое, что отпевают не столько ее…
— Да, конечно, ее же в храме отпели.
— …сколько Гологордовского. И последнее важное наблюдение с цвинтаря. У его креста было два венка. Один — с бело-красной лентой, другой — с красно-белою.
— И что сие значит?
— А вот не знаю. То есть не совсем не знаю. Наполовину. Скорее всего, перезахоронение Гологордовского организовал Понятинский. Так что один венок — почти наверняка от него.
— Вопрос в том — от кого другой?..
Натан начал припоминать статьи о флагах во французской Encyclopédie. Понятно, что белый и красный — польские цвета. Но флагов с такими же цветами в Европе столь много… Особенно среди германских государств. К тому же эти европейские войны вообще всю геральдику перевернули. Да еще это могут быть и цвета от семейного герба.
Из размышлений вывели слова Степана:
— Так, много что может быть…
Тут оба почувствовали, что засиделись и мысли замедлились. Чтобы размять ноги, прошлись по хутору. Степан увлеченно рассказывал обо всех постройках, возах, волах, конях, о каждом дереве, каждом кустике, любой травинке. Из его описаний выходило, что у всех этих сущностей есть свои характеры и предпочтения. Натан подумал, что такое описание может заставить иначе взглянуть на формулу философа: «Всё действительное — разумно».
Потом вернулись в беседку. Выпили еще прохладного киселю, принесенного Ярыной из погреба. Степан набил новую трубку. И продолжили разговор, вернувшийся всё к тому же, с чего начинали. Если не думать, что Гологордовского убил Понятинский, то кто еще мог это сделать? Скорее всего, «сослуживец», он же — тот друг, которого, по словам Спиро, Ежи в последние дни начинал опасаться. Об этом человеке известно только то, что он занимает некий пост, довольно важный, в какой-то из одесских канцелярий, а также то, что он в одной из европейских войн последнего времени был в армии, союзной армии Герцогства Варшавского, в которой служил Гологордовский.
Эти знания были, конечно, очень важными, но они давали слишком большой круг людей, коих можно было подозревать в убийстве «дворянина из лавок». Генерал-губернатор Ланжерон сам в прошлом имел успешную воинскую карьеру, во многих войнах поучаствовал. При нем в канцеляриях было весьма много чиновников, бывших армейских. Хватало и тех, что военными не были, однако любили рассказывать о доблестных делах с намеками, что они к армии тоже каким-то образом причастны. Отличать одних от других было довольно трудно. И тут дело продвинула бы помощь Вязьмитенова, если бы он с его полномочиями захотел обратиться в военное подразделение канцелярии. Но, как мы помним, именно это ведомство было первым, отказавшимся давать информацию.
Что до второго признака. Сделаем допущение, что «сослуживец» служил в российской армии. И что же это дает? После поражения Четвертой антинаполеоновской коалиции Александр I заключил с Наполеоном Тильзитский мир. И целых пять лет Россия была союзником как Франции, так и Герцогства Варшавского. В том числе, во время войны Пятой коалиции русские части воевали вместе с французами и поляками. В детстве, в 1809 году, Горлис видел австро-польскую частицу этой войны. Скорее всего, Гологордовский подружился с «сослуживцем» именно там. И Понятинский упомянул тот год отдельно. Но, может, это оттого, что та война прошла через земли Понятинских. Были же и другие войны, знакомство могло состояться в иное время и в других местах, после того или до. То есть подозревать приходилось многих и многих…
И вдруг Степан развернул разговор в неожиданную для Натана сторону:
— Друже мой Танелю, а не рассмотреть ли нам твоих сообедников?
— Кого? — не сразу сообразил Горлис.
— Ну, твоих разноканцелярщиков, с кем ты на обед нынче ходишь.
— А-а-а, Горенко, Далибич и Шпурцман. Да, можем рассмотреть. Но отчего именно их? Просто для примера, чтобы логику отточить?
— Может, так. А, может, и не только так…
— Но какие еще есть поводы для этого?
— Черт его знает. Твоя правда тут тоже имеется. Хочется на ком-то глаз остановить, хоть к чему-то прицепиться. А так чтобы больших резонов — их тут, пожалуй, нет. Вот и смотрю, за кого бы поговорить, к кому бы придраться.
— А с этой троицей что не так?
— Ты чаще рассказывать за них стал, мнения их передавать.
— И что с того? Это ж мне выгодно было с ними на обед сходить, речи их послушать, настроения в канцеляриях узнавать, новости какие-то. Я сам рад был с ними пообедать.
— Сам ли? Ты же раньше с ними на обеды ходил совсем редко. Или не так?
— Так, вроде… Ходил, бывало. Но реже, чем в последние полторы недели.
— А теперь — раздумай, припомни. Уверен ли, что это ты первый захотел с ними на обед пойти? Или всё же в начале этих походов именно они, кто-то из них, первый предложил тебе? А потом уж ты, согласившись, решил, что это твоя идея была…
Горлис задумался. Это был такой вопрос, в котором ему трудно было оставаться вполне объективным. Если честно, Горенко, Далибич, Шпурцман и раньше частенько звали его идти обедать. Но такая, довольно постоянная компания, как в прошедшие полторы недели, не складывалась. Однако, в том числе, и по вине самого Натана. Всё же обед в трактире стоил не так уж дешево. По крайней мере, намного дороже, чем еда, и тоже вкусная, ждавшая его чуть дальше, дома. Из-за этого субъективного фактора трудно было измерить, кто в большей степени был инициатором того, что теперь компания сложилась — эта троица, кто-то из нее или Горлис?
