Эти мысли по кругу вертелись и вертелись в голове, со скрипом, словно колесо старой телеги. И так было во всё время пути домой. Горлис миновал квартал по Полицейской улице, вышел к Красным рядам. С одной стороны, опасался, как бы его не узнали. А с другой — хотел убедиться в реальности происходящего: разноцветье торжища, многоголосье суеты. И люди, люди, люди… А сверху, насколько хватает взгляда, синее небо, оттененное пышными белыми облаками. Да — это тот же мир, что был. И далее — Александровская площадь оказалась прежнею — чинно-нарядной. Однако же Натан в своем нынешнем виде был ей чужой, она будто выталкивала его, немытого вонючку. Он быстро прошмыгнул ее, ссутулившись и пригнув голову.
Лишь выйдя на Гаваньскую улицу, ставшую за этот год родной до боли в сердце, молодой, но внезапно внутренне постаревший человек несколько встрепенулся. Росина! Вон же ее окно. Зайти бы к ней выговориться, обо всем рассказать и в чем-то покаяться. Да, но нет… Как он зайдет к ней, к милой своей танцовщице, чистой, легкой, воздушной — такой, как сейчас, вонючий, небритый? Почувствовал щекочущее дребезжание на спине. Да-да и еще, пожалуй, что завшивленный. Как ни берегся, в той тесноте, что была там, в камере, уберечься трудно. Нет-нет, потом — когда помоется, побреется, оденется во всё чистое, соберется с мыслями, воспарит духом.
Натан подошел к дому. Открыл замок да так и застыл на пороге, не чувствуя сил войти, так живо вспомнилось всё, что было четыре дня назад. Шпурцман, прислоненный к стене. И Марта, с трогательной подушечкой под безжизненной головой. Он даже не успел ее поцеловать на прощание!
Когда собирался к Дрымову, не подумал об этом. А потом уж было поздно. Точнее, не поздно. А сам струсил — поцеловать ее прекрасный лоб в присутствии Афанасия. Хотя тот бы ничего не сказал, пожалуй, что даже куртуазно отвернулся, как бы рассматривая обстановку в доме. Натановой решительности хватило лишь на то, чтобы покласть ей руку на лоб, стараясь этим касанием, словно гипсовой маской, навсегда сохранить в мыслях ее лицо, ее внешность, память о ней…
Опять почувствовал щекотание на спине. Что там — вши, клопы? Нет, никак нельзя входить в дом в том, что на нем. Но как же быть?.. Огляделся вокруг, словно в поисках помощи. Никого не видно. Все где-то по своим делам ходят, работают. Глаз упал на бочку с дождевой водой. И тогда решение пришло само собой. Горлис разделся догола, одежду сложил на углу, за пределами своего участка. Подумал, что хорошо бы всё это сжечь, а потом решил, что — зря. В Одессе достаточно людей, которым и завшивленные вещи будут в подмогу… Разве что туфли можно не выбрасывать. Осмотрел их, встряхнул и оставил на пороге дома — они еще прочные, только от грязи отмыть нужно. И с радостью запрыгнул в одну из угловых бочек. Вот хоть тут повезло. Правая бочка не была накрыта крышкой, и после нескольких дней проливных дождей вода казалась вполне свежей. Никогда еще он не плескался с такой радостью, смывая с себя тюремную вонь. Особенно тщательно протер волосатые места. Тут всё же надеялся на лучшее, поскольку ни голова, ни иное место не чесались, и хотелось верить, что обошлось без гнид.
Зашедши в дом, тщательно запер дверь, осмотрел, надежно ли прикрыты окна. И лишь после этого упал в кровать. Сперва хотел поплакать, сладко, протяжно, навзрыд. Но потом передумал и просто заснул — глубоко, без сновидений.
Когда проснулся, за окном было синее небо с тучными облаками, розово подсвеченными закатом. Крепкий сон омыл мысли не хуже, чем свежая бочковая вода — тело. Тяжесть из души не ушла, так, чтобы насовсем. Но уже хотелось жить и верилось, что впереди еще много хорошего… Нужно пойти к Росине. Рассказать. Объяснить. И объясниться. Извиниться, в конце концов. Да-да. Конечно. Только так!
Натан бросился к шкапу и сундукам с вещами. Достал всё чистое, пахнущее свежестью, глаженное Марфой… Еще Марфой? Или уже Мартой… Натан застыл. Вся решительность враз испарилась, как капли с горячущего утюга. Что и как он будет объяснять Росине? Для всех смерть Марты была естественной: хорошая верная прислуга умерла за барина. Сюжет образцовой благонадежности. Для всех — но не для Росины, она-то изначально ревновала Натана к солдатке, понимая и чуя глубже иных, в том числе и его самого. Да ещё…
Вспомнилась ночь, их ночь откровенности двухнедельной давности. Росина тогда сказала, что готова умереть за него, а он растерялся. Потом же, когда она поведала о Фине и Абросимове, вовсе забыл об этом. И Горлис сейчас понял, что теперь, после смерти Марты, те давние Росинины слова обрели новый — и большой — смысл. Конечно же, она поняла, что гибель солдатки не была случайной смертью прислуги. А единственно — жертвой влюбленной женщины за любимого мужчину. И вот как ныне, с этим пониманием, разговаривать с Росиной, Натан не знал.
Он оделся, уже без прежней настроенности на визит, просто чтобы не ходить голым. Сел за стол, уронив голову на руки. И всё думал, думал, искал хоть какие-то аргументы, чтобы собраться с силами и пойти сейчас к Росине… Почувствовал свербеж на спине и сбоку — сразу в нескольких местах. Сбоку почесал, на спине не достал. Уж не вши ли это? Скинул сорочку, хорошо, что белая, начал привычно, как в тюрьме свыкся, осматривать ее, особенно придирчиво на швах. Вроде ничего нет. Но как только надел, свербение повторилось.
И Натан понял, что таким, завшивленным, возможно, одеждой, и уж точно умственно, он никак не может идти к Росине. Нужен карантин и, видимо, довольно долгий…
Глава 28,
последняя, в которой наши герои расставляют все точки над «і», светло поминая тех, кто в сей истории не выжил
Горлис встряхнул головой, будто освобождаясь от тяжелых мыслей и воспоминаний. Впрочем, и новые мысли были ненамного легче. Натан посмотрел на другой крест, рядом с Мартиным. Доски, из которых он сбит, были светлее — сразу видно, что позже поставили. И надпись: «Архипъ Ласточкинъ. 1771–1818».
— Степко, а как ее муж умер? И когда? Ты знаешь?
— Знаю, — сказал Степан, наливая варенухи. — Добре знаю за него. Потому как это у порта было. Я там как раз с братом работал, помогал — заказов много. Архипа этого нашли утром того дня, когда тебя выпустили. С обрыва сорвался. Или сам прыгнул. Или помог кто.
— Так это мне еще повезло. Ежели б меня на день раньше выпустили или он на день позже помер, так меня б еще и в этом обвинить могли?
— Могли б, особливо якби Вязьмитенов посодействовал. Но от этого Архипа вином густо несло. Говорят, после ее смерти пил совсем сильно, с утра еще как-то свои воинские обязанности выполнял, а как стемнеет и по глуху ніч — до усрачу… Ну, давай, что ли, и его помянем. Какой бы ни был, а всё же живая вечная душа.
Натан опрокинул рюмку. И подумал, что никогда не видел этого человека, давшего фамилию Марфе-Марте. Каким он был, чем жил, что думал? Почему так бил супружницу? И от чего умер столь быстро после ее гибели? Может, вправду любил, хоть и относился так жестоко, несправедливо. Или просто без ее призора совсем колесо со стержня съехало, оттого и сверзился с обрыва… Выходит, он был старше жены на 20 лет. Что за история там? Почему она, такая умница да красавица, за него вышла? Или, может, насильно отдали… Никто теперь не скажет, не объяснит…
