– Это долгая история.
– Ты, должно быть, сильно волнуешься?
Олли старался придать своему голосу оттенок равнодушия, но
безуспешно. В нем звучали гнев, печаль, обида и любовь, которая бы все равно не
угасла, как бы Оливер ни силился ее убить.
– За последнее время много всего произошло, – пыталась
объяснить Шарлотта. Минувшие несколько недель были для нее адом, но она этого
не сказала. По его глазам она видела, что опоздала и приехала зря.
– Хочешь чашку кофе? – предложил Олли. С одной стороны,
ему хотелось, чтобы Чарли ушла и оставила его снова наедине с печалью, но, с
другой стороны, хотелось, чтобы она осталась. Навсегда.
Она посмотрела на него долгим взглядом, взглядом женщины,
которая заплатила дорогую цену за свой поступок. А потом очень тихо произнесла:
– Олли, я на Бродвей не еду.
– Не едешь?!
Оливера словно поразило громом. Что она имеет в виду? Она же
сказала тогда. А потом в теленовостях и в газетах сообщали. Что изменилось?
Когда и почему?
– Нет, не еду. Я остаюсь и буду сниматься здесь в
сериале.
– Они не согласились расторгнуть контракт?
– Согласились, но...
Олли, ошарашенный, ждал конца истории.
– ...я решила, что уезжать будет нехорошо.
– Для твоей карьеры?
– Для нас. Хотя я думаю, что уже опоздала. Но мое
прежнее решение было неправильным, и я это наконец поняла. Я постоянно
говорила, как много для меня значат брак и семья, а потом захотела все бросить
и убежать, не обращая внимания на то, как всем от этого больно: и тебе, и мне,
и детям. Это была ошибка. Отвергать любимого человека – такую цену я не смогла
бы заплатить даже за роль на Бродвее. Поэтому я отказалась. И даже если
окажется, что я потеряла вас безвозвратно, об отказе жалеть не буду, зная, что
поступила правильно. – Шарлотта горько улыбнулась. – Как только я изменила
планы, мне сразу стало легче.
Оливер в недоумении смотрел на нее, потом усмехнулся:
– Они, наверное, пришли в ярость.
– О да, – подтвердила Чарли с улыбкой. – Я думаю, теперь
на Бродвее можно поставить крест. Но телекомпания меня любит. – И добавила: – Я
боялась, Олли, тебе звонить.
– Почему?
– Потому что я тебя так обидела. То собираюсь тебя
бросить и улететь в Нью-Йорк, то прихожу и говорю, что все о'кей. Я не имела права
так с тобой поступать. Вот это и написано в записке. Я решила, что надо тебе
сообщить, пока ты не прочтешь где-нибудь сам, и посчитала, что если ты захочешь
отозваться, то отзовешься. Но вообще-то надежд у меня почти не было.
Она говорила это таким тоном, будто ничего уже от него не
ждала и намеревалась горевать о своем поступке до конца жизни.
Олли пытался уяснить себе все сказанное, и вдруг Чарли,
словно желая разрядить атмосферу, оглядела кухню и, не увидев клетку со
свинкой, спросила:
– Кстати, а как поживает мой тезка?
Олли усмехнулся, чувствуя, что многопудовый груз свалился с
его плеч:
– На время отсутствия Сэма сослан в гараж, шуму от этой
маленькой твари слишком много. У меня и так со сном нелады, чтобы еще слушать,
как он забавляется.
– Я тоже все это время мучилась бессонницей. Неплохо я
все понапутала, а, Олли? – спросила она тихим, грустным голосом.
' Оливер кивнул:
– Возможно. – И слегка ей улыбнулся. – Может быть... а
может, и нет. В жизни важен окончательный поступок. Все мы делаем ошибки.
Они продолжали неловко стоять на кухне, их глаза выражали
боль, опасение, напряжение – ведь решалась их судьба. Так много можно было
потерять... и так много выиграть. Все зависело теперь от него.
– Я по тебе скучала, Олли. И буду скучать долго-долго,
если ты меня не простишь.
Она настолько его любила, что пришла просить прощения.
– Каждый день я хотела тебе позвонить... или
приехать... чтобы сказать, что сожалею... что была круглая дура... что
ошиблась, считая пьесу на Бродвее важнее тебя. Я поступила мерзко, хоть потом и
одумалась.
– Ты поступила честно, – поправил ее Олли. – Именно
этого тебе всегда хотелось. И ты, Чарли, имела на это право.
– Ты для меня был важнее. Я просто до конца этого не
понимала, пока не потеряла тебя. Но потом было уже поздно.
Глядя в его глаза, Шарлотта подумала было, что приехала
напрасно, но Оливер с тем же странным выражением лица медленно приблизился к
ней.
– Кто тебе это сказал? – прошептал он и привлек ее к
себе. – Кто тебе сказал, что было поздно? И кто говорит, что ты ошибалась, а я
был прав? Я себе тысячу раз говорил, что мог бы переехать с тобой обратно в
Нью-Йорк, что мы могли бы поселиться в моем доме в Перчесе. Какое я имел право
становиться на твоем пути?
– Ты имел полное право... Тебе надо думать и о твоих
детях. А я думала только о себе.
– А теперь?
Олли говорил с трудом. Он все так же сильно ее любил, и
снова стоять с ней рядом было для него мукой.
– Я тебя, Олли, так сильно люблю.
Чарли словно легонько выдохнула эти слова, и тогда он
медленно поцеловал ее. Только это он и хотел услышать, только это его
интересовало, только ради этого он жил с тех пор, как расстался с ней.
– Я тебя тоже люблю... Ты не представляешь, как я по
тебе тосковал. Думал, что с ума сойду...
– И я думала.
Она вдруг улыбнулась, а Олли подхватил ее и понес по дому.
– Куда ты меня тащишь? – смеялась Шарлотта. Она снова
была счастлива. Любимый обнимал ее, он не сердился на нее и был также удручен
разрывом. Слава Богу, что она отказалась от Бродвея. – Что ты делаешь?
Он торжественно шагал по лестнице в направлении своей
спальни.
– Несу тебя в свою кровать, там тебе место, пока не
научишься себя вести... чертова знаменитость... Больше ты мне такой фокус не
выкинешь!
Олли, бранясь, пронес ее в дверь. Шарлотта смеялась – его
глаза снова были такими теплыми и счастливыми.
– Олли, прости меня...
Он продолжал держать ее в объятиях, словно действительно не
желал больше отпускать.
– Не надо. Я тоже был круглым дураком.
– А теперь?
Оливер уложил ее на кровать.
– По-моему, мы оба дураки и достойны друг друга, –
Шарлотта улыбнулась и протянула к нему руки.
Это был сказочный уик-энд: все четыре дня они провели
преимущественно в постели. Дети по возвращении нашли ее на кухне босой, в
джинсах и отцовской футболке. Сара ехала прямо в аэропорт и зашла только на
минутку, проститься с Оливером, ее заинтриговала взъерошенная, счастливая
особа, занятая стряпней.
